Каждый вдох и выдох равен Моне Лизе - Светлана Дорошева

за руку, но было жарко, и мы держались одними мизинцами, будто приносим детскую клятву у вечного огня на могиле неизвестного искусства.

Когда остались одни угли, мы разомкнули контакт и, не сговариваясь, развернулись на выход, будто пошли титры и можно возвращаться в реальный мир.

– А как же открытая студия завтра? – спросил Раскольников. – Что ты теперь выставишь?

– Я не волнуюсь. Что-нибудь придумается.

* * *

В день открытых студий, он же – день отъезда, первыми ко мне пришли мои самые преданные ценители – уборщицы. Феи принарядились в платья, принесли домашние угощения, навели уют на столах и расселись вокруг, как на свадьбе.

Раскольников пришел с двумя сногсшибательными лисами («я брал у них интервью для материала о лайфстайл-блоггерах»). Пользуясь тем, что они не понимают по-английски, он представил их мне, как части живых ворот рая – «Мерило Правды» и «Большой Палец Ноги Его Матери». Для количества я все равно мысленно окружила его еще дюжиной призрачных невест.

Скрипачи тоже явились. «Громкие фиалки!» – «Шепелявый очечник!» – радовались мы встрече. Мастер кунг-фу пришел нарядный, в рубашке и льняных штанах. Я впервые видела его не в пижаме. Собачонку он тоже контрабандой пронес в гостиницу, в авоське с байцзю и несколькими коробками крылышек в чили-соусе.

Мои немногочисленные гости как-то сразу нашли между собой общий язык и общались за столами, как в чайном домике. Охранник с крыши даже раздобыл где-то доску для игры в го и рубился «навылет» с мастером кунг-фу и барменом из кафе с бегемотами. Теперь в моей студии не хватало только боя сверчков и сизых струй дыма под лампами.

Все складывалось хорошо, лучше не бывает. Кажется, никто из моих гостей не понял, что речь идет о каком-то там искусстве. Все подумали – я просто пригласила их к себе в студию попрощаться перед отъездом. Мои люди культурно проводили время с байцзю, время от времени выкрикивая «ганьбэй!» и поднимая пластиковые стаканчики в мою сторону, будто чествуя именинницу.

Один Раскольников проявил интерес к моей стене.

А ведь я честно готовилась. На складе резиденции, где хранились настольные лампы, проекционные экраны, старые компьютеры и прочее такое добро, я давно еще заприметила пишущую машинку, оставшуюся, видимо, от кого-то из прежних гостей. Я разыскала ее, оттерла от пыли и какое-то время разбиралась, как она работает. Заказывала, чертыхаясь, для нее ленту на китайском сайте, и ее немедленно доставили прямо среди ночи. «Проклятый консюмеризм» был чудом. Ладно – пельмени, но ленту для пишущей машинки тоже доставляют в течение получаса! Люди понимают жизнь. Потом я портила листы, стуча по клавишам одним пальцем, плела венок, закрашивала ошибки белой тушью…

И вот. Так с виду и не скажешь, а ведь моя студия буквально ломилась от искусства.

* * *

– Ты сплела венок сонетов из галерейных пресс-релизов, как романтично! – ухмылялся Раскольников, ознакомившись с экспозицией на кирпичной стене, увешанной малоприметными машинописными листами с избранными стихами из книжечки «Стань дверью № 56», которая не пострадала от погрома.

– Ты изменила имена и названия выставок, но кажется, я был на некоторых из них. Хотя не уверен. Трудно сказать по текстам.

– Ну да. В этом весь смысл. По текстам ничего нельзя сказать. Они самоценны как искусство.

– Что такое «гипноэротомахия»? – махнул он на название венка сонетов, висевшее у входа.

– «Любовное борение во сне».

– Звучит утомительно. Хорошая отмазка по работе. «Почему тебя не было на утренней летучке?» «Не смог встать, всю ночь мучился гипноэротомахией!»

– :)

– Ну и?.. Почему ты назвала так выставку?

– Сначала я хотела назвать ее «Мой первый Кафка».

– Оу… – Раскольников изобразил боль и притворно схватился за сердце. – Нет! Надо было назвать «Отчет о моем шаманском путешествии в пустыню смерти».

– Я думала о чем-то таком. Но посчитала, что в этом тоже много Кафки: «отчет», машинопись, все такое канцелярское…

– Пожалуй. От Кафки лучше держаться подальше.

– Ну вот. А была такая книжка в эпоху возрождения. «Гипноэротомахия Полифила». Герметический роман. Много красивых иллюстраций. Там юноша Полифил спит, и ему снится, что он ищет свою возлюбленную Полию среди каких-то руин, обелисков, садов и пещер, он встречает богов, королев, духов, драконов, нимф, диких зверей… короче, фантазмы, мистическое путешествие. Все как у меня в «пустыне смерти».

– Но он нашел эту Полию?

– Да… Во сне нашел. Но там все сложно. Когда он просыпается, то выясняется, что Полии давно нет в живых. Умерла от чумы до всех этих сновидческих приключений.

– Все как у тебя, да?

– Ну… да. Я – Полифил. Большая Мечта о свободном искусстве – моя Полия. Дальше мне снится много странного, и я выясняю у бегемотов, что искусство умерло от чумы еще век назад. Я, конечно, таких далеких параллелей не проводила, когда выбирала название (было пять утра), но если вдуматься…

– Ганьбэ-э-э-эй! – донеслось из-за стола.

Лисы-лайфстайл-блоггеры вздрогнули. Они немилосердно скучали в компании моих гостей и Раскольников увлек их, вместе со своим потусторонним гаремом призрачных невест, в другие студии, навстречу Прекрасному.

На нашей прощальной и единственной фотографии с Раскольниковым мы стоим по разные стороны от сонета «Падающие небеса». Он смеется, как дух-проводник из потустороннего мира, а я прикрыла глаза, как сытый леопард.

Когда я проиграла мастеру кунг-фу подряд три партии в го, собачка, нажравшись закусок со стола, начала беспокойно проситься на улицу, словно подавая сигнал остальным – пора! Гости стали расходиться. Я слегка накидалась этими «ганьбэй!» и тоже ушла с мастером кунг-фу на воздух – прогуляться до старого города. Когда я вернулась в студию, она была пуста и безупречно убрана – феи постарались.

* * *

Последний час перед отъездом всегда томителен и невзрачен: вещи собраны, такси заказано, прощальные слова всем сказаны, мысли растеряны, душа отбыла в пункт назначения, а тело мается в неясной смуте и припадках паранойи про паспорт, билеты и «правда ли сегодня дата вылета, а вдруг она была вчера?!» Я сделала себе кофе на общей кухне и вышла покурить на улицу. Крыша была, как назло, закрыта: там праздновали свадьбу.

У гостиницы было не протолкнуться, как обычно в выходной день, и я закурила прямо под вертушкой у входа. Пестрая человеческая пробка медленно проползала мимо. Туристы из маленьких городов пялились на «курящую лаовай» в пятнах от банок, как я – на фрик-оперу, и исподтишка фотографировали это чудо. Или не исподтишка. Пара девочек-подростков притулились по бокам и сделали пальцами V на камеру. Какой-то мужик в майке продрался сквозь толпу и исполнил радостное селфи типа «я с курящим леопардом в Шанхае, ха!»