Каждый вдох и выдох равен Моне Лизе - Светлана Дорошева

не было ничего общего. Голые стены детдома, решетки на окнах, чугунные батареи, коричневые лакированные полы ничем не напоминали эту роскошную и сверкающую звезду смерти. И тем не менее, ощущения были ровно те же. Это то же самое бардо! Я узнала его в гриме – будто все эти странные люди из непонятной реальности сейчас отдадут мне свои лица, вывернутые на манер насекомых локти и сделают меня частью своего ада.

21

На пороге вечности

Перевозбужденный мозг до позднего утра показывал мне гнетущие, прерывистые сны, в которых, как это часто бывает, острая необходимость куда-то добраться коварно совмещается с мучительной невозможностью это сделать.

Снилось, что я пытаюсь доехать домой (только «домом» почему-то была пятиэтажка из детства у Красной реки), но поезда идут в противоположную сторону, география сходит с ума, путь преграждают зловещие, кроваво-огненные скалы, какие-то люди задерживают меня в своих лабиринтообразных квартирах, чтобы показать скульптуры из света, а сами устроили там пикник в пустыне, где поют у костра и скачут на лошадях, пока не падают с настроечной таблицы в дом престарелых, откуда нельзя уйти, пока не приготовишь яичницу, потому что много красных людей без лиц плачут и боятся собак. Собаки гонятся за мной по пустому шоссе, лязгают зубами у самых пяток, но тут я обнаруживаю, что могу летать, однако это не помогает мне вернуться домой, потому что полеты ограничены строго траекториями трамвайных рельсов, а все они ведут в крабовидную туманность, а не домой. У меня звонит телефон-лобстер, и мне кажется, что я ясно поняла что-то очень-очень важное, и теперь главное это не забыть и выбраться из подъезда, который заканчивается тупиком, а с другой стороны – удушающе-сужающимся тоннелем. Я прячусь в затопленном лифте, только это вовсе не лифт, а бассейн с ламантинами в пустом городе с нездешней архитектурой – круглыми и абсолютно полыми домами из одних только стен и пустоты внутри, на крыше одного из которых я играю в шахматы с рыбой, и за это она дает мне ключ, но я не знаю, от чего он, а рыба не может сказать, потому что у нее изо рта выросло дерево, а у меня, конечно же, выпали все зубы, это само собой, это как всегда…

Меня разбудил стук в дверь. На пороге стояла Шанхайская Принцесса с чемоданом.

– О будда, что с тобой?! – изменилась она в лице.

В моей траченой декадентской литературой голове на мгновение вспыхнул страх, что пороки прошлой ночи должны были незамедлительно проступить у меня на лице, как на портрете Дориана Грея:

– Что? Так видно?..

– Ты была на массаже?

– На массаже?! С чего ты взяла? Из всех вещей…

– У тебя следы от банок на лице.

Я метнулась в ванную к зеркалу. Лицо, плечи, шея… Я была на массаже. Когда? Я помню караоке, Дарта Вейдера, обсуждение выставки висячих азиаток… массажа не помню.

Мы прощались быстро, обмениваясь всеми положенными клятвами – скучать, писать, отвечать и тайно вдвоем сбежать в Париж… Когда она вышла, студия опустела чуть сильнее, чем полностью. Будто никакой студии и не было вовсе – только четыре иглы, воткнутые в перстень, а на них – коробка из-под румян и сухой куст жожоба…

На нашей прощальной и единственной совместной фотографии Шанхайская Принцесса чудесна, как лисье наваждение, а я – прекрасна, как пятнистый леопард.

* * *

Мой последний день в Шанхае приходился на открытую студию. В день мероприятия будет не до сборов, так что подготовиться к отъезду следовало заранее. Я провела день в поисках подарков домой и паломничестве по святым местам – философский камень, неоновый олимп, кафе с бегемотами-постмодернистами, старый город…

Оставалась одна последняя вещь.

– Оу, ты была на массаже? – удивился Раскольников, встретив меня в условленном месте неподалеку от магазина загробных товаров.

– Нет, искала свою внутреннюю свободу. Долгая история… Ты нашел то, что я просила?

– Конечно.

– Веди меня!

Мы пошли во двор загробного магазина. Двор был тесным, заставленным коробками, велосипедами, досками, швабрами, кадками с цветами и несколькими каменными воинами с отбитыми носами. А посередине стояла загробная почта – бочка с уже разожженным огнем. Идеально. Я сняла со спины тубус и достала туго скрученные листы. Раскольников выпучил глаза:

– Ты что-о…?!

– Я хочу улететь налегке. Все произошедшее в «пустыне смерти», должно в ней и остаться. Так надо.

Раскольников помотал головой – мол, так не надо.

– Ты был прав насчет того, что человек тоже время от времени переписывает историю, которую рассказывает себе о себе. Я больше не хочу быть Настоящим Художником. Страстные амбиции и пышные мечты о большом искусстве покинули меня. Эту кожу я сбросила.

Я скармливала «Франкенштейна из ведра» огню, по листу за раз.

– Мы сожжем их, «отправим по почте» в загробную галерею. Старая история закончится здесь.

Раскольников неуверенно кивнул, послушно взял у меня из рук несколько листов и стал помогать – слишком уважал ритуалы, чтобы возражать.

– Ты видел фильм «После прочтения сжечь»?

– Да.

– Помнишь, как он заканчивается?

– Все умерли.

– Это да. Но в этом фильме мой любимый финальный диалог всех времен и народов. Там так. Все действительно умерли, по глупости, ну ты помнишь. И в конце двое из спецслужб обсуждают случившиеся в свете «что с этим делать и почему все так произошло». Оба обескуражены. Тот, который начальник, великолепно отыгрывает человека, который пытается держать официальное лицо, ощущая при этом свою полную ничтожность перед необъятным абсурдом жизни. Фильм заканчивается его словами: «Вот же, мать твою за ногу… Чему мы научились, Палмер?.. Научились больше этого не делать». Пауза. «Еще бы знать, что мы сделали…»

– А-ха-ха, надо пересмотреть.

– Пересмотри, фильм отличный. Но я к чему. Это – в точности мои ощущения от шанхайской поездки. Что-то произошло здесь со мной. Знать бы еще что… Все ты правильно говорил. Прежней меня больше нет, а кем подменили – пока неизвестно. Дракон, источающий иллюзорную ясность, моргнул – и свет погас. И теперь я в мире Шредингера: он есть, но я его не вижу, так что, может, его и нет. Мы попросим дракона и других духов этого мира помочь мне выбраться в новую историю, потому что изнутри черного квадрата мне ничего не видно.

– Хорошо горят, – прокомментировал прожорливое пламя Раскольников. – Духи довольны. Они дадут тебе знак, смотри в оба.

Мы стояли перед бочкой с опустевшими руками, глядя на затихающий огонь. От своеобразия момента он взял меня