Лунный свет - Майкл Чабон

– Я думала, тебя там дольше будут держать.

Дед объяснил, что благодаря безупречной характеристике (на которой присутствовали лишь два незримых пятна: случайное убийство и самовольная ночная вылазка на крышу) новый партнер, ведущий дела с Управлением исполнения наказаний, смог замолвить за него словечко и поспособствовать досрочному освобождению. В тот же день дед показал маме новый офис «Эм-Эр-Икс». Он снял пол-этажа в построенном десять лет назад здании на Кортлендт-стрит, в двух кварталах от радиомагазина «Эрроу», где работал в середине пятидесятых. Когда они приехали, дядя Сэмми как раз водил по офису брата и племянника, темноглазого красавца, кронпринца семьи: ему еще не было двадцати, а он уже учился на врача. Его субтильность, пижонский наряд, наманикюренные ногти и что-то неуловимое в облике («может, он просто смахивал на каталу») напомнили деду Рэя – до загадочного появления повязки на глазу, разумеется. Откуда она, кстати, взялась? Младший Шейбон умел, в точности как Рейнард, сохранять рассеянный вид, когда на самом деле изучает кого-нибудь (в данном случае мою маму) до миллиметра. Мама в ответ на его внимательное невнимание продемонстрировала собственное умение искусственно принимать убийственно естественные позы. Через пять минут они незаметно испарились. Дед нашел их на пожарной лестнице, где они курили и «просто разговаривали».

Хотя наши мудрецы спокон веков утверждают, что симпатичных студентов-медиков не надо беспричинно подозревать во всех смертных грехах, дед невольно разозлился.

– Ты даже не посмотрела испытательную лабораторию, – жаловался он позже. – Не видела аэродинамическую трубу.

– Там воняло старым арахисом, – ответила мама.

Он поручил брату девочку, от которой пахло мылом и мучным клеем, а получил девицу, от которой разило табаком и дезодорантом. Впрочем, дед не винил Рэя за этого угловатого подменыша со взрослым бюстом и злыми глазами, выносящими безжалостный приговор всему увиденному, кроме младенцев и щенят. Он не приписывал эту метаморфозу исключительно гормональной неизбежности подросткового бунта. Он знал, что тут есть и его вина. Его неспособность сдержать гнев тогда в «Федеркомс инкорпорейтед» породила гнев, который сочился теперь в каждом обращенном к нему мамином слове и взгляде. За тридцать семь часов с воссоединения в ресторане «Шрафтс» на Фордем-роуд дед ни разу не дал маме спровоцировать его на откровенную ссору. Однако были регулярные низковольтные разряды, плазма гнева, окутывающая ее огнями святого Эльма. Может быть, думал дед, их отсветы и вспыхивают на краю зрения.

– Зачем ты заставил меня столько съесть?

– Есть необходимо.

– Я ем, только не с утра пораньше. Дядя Рэй тоже никогда не завтракает.

– Как раз в начале дня важнее всего плотно подкрепиться.

– Я тебе говорила, у меня организм с утра ничего не принимает.

Дед хотел сделать маме приятный сюрприз и по пути из Бронкса завернул в «Говард Джонсон», где ей так понравилось в позапрошлом году. Он не собирался уговорами впихнуть в нее стопку оладий с шоколадными кусочками, но именно так в итоге и получилось.

– Да, милая. Ты сказала. Извини.

– Я сказала, что хочу только кофе.

– И сигарету.

– Ах, ужас-ужас! – сказала мама. – Позор семьи.

Дед все еще составлял каталог неприятных перемен, происшедших в дочери за тринадцать месяцев под беспечным присмотром его брата. Сарказм и курение пока возглавляли список.

Когда они сворачивали на больничную стоянку, солнце пробило тучи и придало галантерейное великолепие нагромождению арок и фестонов Грейстоун-Парка. Сегодня не был день посещений, так что дед смог припарковаться у большой лестницы главного здания. Он выключил мотор. Машину наполнил звук дождевальных установок. Большие пустые газоны были окутаны трепетным сиянием водяной пыли. Одна из струй в потоке дедовых утренних фантазий выглядела так: бабушка, в темно-синем платье, в котором он видел ее последний раз, встает с верхней ступени, неуверенно приподнимает руку и тут же опрометью бежит к нему вниз по лестнице. Он выскакивает из «бьюика», не выключив мотор и не захлопнув дверцу, и бежит навстречу. Бабушка запрыгивает в его объятия, стискивает его ногами. Соприкосновение их губ – неподвижная точка, вокруг которой вращались бы мир, день, больница.

Лестница была пуста. Мама опустила подбородок и открыла глаза. Вытащила из сумочки пачку «Мальборо», сунула в рот сигарету. Они были с красной полоской на фильтре, чтобы сделать незаметными следы от губной помады, но дед умолил маму сегодня не краситься: всего на один день, «пока мы все не привыкнем». «Я уже привыкла», – ответила на это мама.

Дед машинально достал зажигалку Ауэнбаха и дал маме прикурить, но тут же отвернулся, чтобы не видеть, как умело она затянулась. Мама благонравно выдыхала дым в окошко автомобиля. Дед заметил, что сигарета дрожит в ее пальцах.

– Как она на самом деле? – спросила мама. – Пожалуйста, не говори «увидим».

Последнее слово висело на иронических крючках кавычек, но дед не понимал, чем оно маме не угодило.

– Ее лечили электрошоком?

– Кто тебе сказал? Рэй?

Мама кивнула. Она плакала. Дед потянулся к ней, но она оттолкнула его руку. Потом вдавила прикуриватель, вытащила его и, прежде чем дед успел ее остановить, тронула пальцем нагревательный элемент.

– Ну, красота! – объявила она и вставила прикуриватель обратно в гнездо. – Тебе продали сломанную машину.

– Ее не лечили электрошоком, – сказал дед. Он почти не сомневался, что говорит правду. – Насколько мне известно, ей только давали гормоны.

По телефону врач сказал, что год назад у бабушки началась ранняя менопауза и это усугубило ее симптомы. Ее пробуют лечить новым препаратом под названием премарин.

– Не знаю, – сказала мама. – В смысле, если с нею всё из-за того, что было раньше, то это иначе как электрошоком не выбьешь.

Дед ответил, что мало знает про шоковую терапию, но вроде бы она действует не так.

– Ты только посмотри на этот дом, – сказала мама, глядя в окно на бастионы Грейстоуна. – Жуть. Я туда не пойду. Не хочу видеть ее там. Ты за ней сходишь, ладно? А я в машине посижу. Пожалуйста. Пап, не сердись, что я такая свинья. Я хочу увидеть маму, но не хочу туда входить.

Дед потянулся к прикуривателю. Не хотелось силком тащить маму в сумасшедший дом, но не хотелось и другого: чтобы бабушка впервые за год вышла из сумасшедшего дома и увидела, что он встречает ее один. Дед не мог решить, что для него будет стыднее. Он поднес палец к прикуривателю и ощутил жар еще до того, как коснулся раскаленной сеточки. Зашипело, машина наполнилась тошнотворным запахом, как от зуба под стоматологическим сверлом.

– Работает, – сказал дед.

Он отогнал машину в тень и опустил окна. Вылез, захлопнул дверцу. Уже почти у самой лестницы он услышал за спиной шарканье маминых мокасин по асфальту. У нижней ступени дед обернулся и увидел маму. Оба посмотрели на высокие дубовые двери, завитые металлическими виноградными лозами. В эту минуту ужаса или, по крайней мере, неуверенности они были вместе. Дед чувствовал, что должен предложить маме руку – ему этого хотелось, – но он боялся, что она отвергнет его, как в день их знакомства, оставит стоять с протянутой рукой. Он еще решал про себя, готов ли пойти на такой риск, когда ощутил ее трепетные пальцы в своей ладони.