Воспоминания еврея-красноармейца - Леонид Котляр

Воспоминания Раскина и Волынца, бесспорно, являются центральными в разделе эго-документов, посвященных советским военнопленным-евреям в финском плену. Они не только самые пространные, но и самые подробные во всем этом разделе. Остальные воспоминания, репродуцируемые (с сокращениями) из сборника, составленного Ш. Янтовским в 1995 году, также содержат немало интересных деталей.

Вот два вывода, которые можно достаточно уверенно вывести из блока этих воспоминаний. Финский плен был хотя и тяжел, но явно «уступал» немецкому по степени своей бесчеловечности — как общей, так и антиеврейской. В то же время антисемитская линия финских властей очевидна: тут и издевательские комментарии относительно немецкой политики геноцида евреев, и антисемитизм части лагерного персонала, а главное — тенденция к концентрации еврейских военнопленных в ограниченном количестве лагерей (в частности, в Наариярви, Лоуколампи и Монтола). Последняя делала возможной, в случае «необходимости», быструю передачу еврейских военнопленных в немецкие руки — вариант, воспринимавшийся как самими военнопленными-евреями, так и их охранниками, абсолютно всерьез. Эта же концентрация, конечно, открывала путь и к еврейской взаимопомощи (как со стороны еврейской общины Хельсинки, так и внутри лагерей) и тем самым облегчала евреям жизнь.

И тем не менее, антисемитизм, с которым сталкивались советские военнопленные-евреи в финском плену, не шел ни в какое сравнение с геноциидальной атмосферой Третьего рейха, и никакой личный бытовой антисемитизм того или иного лагерного начальника или переводчика не мог изменить этого обстоятельства — решающего для выживания еврейских военнопленных в плену.

Нешуточную опасность для советского еврея-военнопленного, вырвавшегося из окружения, бежавшего из плена или репатриированного после войны представляли «свои». Проверкой всех советских военнопленных занималась военная контрразведка СМЕРШ (Смерть шпионам).

Помимо общего недоверия к любому и каждому, военнопленным-евреям предстояло столкнуться еще и с язвительным удивлением по поводу того, как это он, «абрам», не погиб, а жив остался?

Для начала несколько случаев еврейских окруженцев или беглецов из плена. Так, Э.Н. Сосин (в плену Зарин) первый раз попал в плен еще в июне 1941 года, после короткого контактного боя. В лагере, куда он попал, — в селе Сенно под Псковом — немцы практически не кормили, пищу иногда приносили местные жители. Охраны практически не было, и можно было спокойно уйти. И когда они втроем бежали и через месяц, в августе, когда пошли дожди, добрались-таки до своих, их встретили недоверием и угрозами расстрела (пограничники даже отвели их в палатку для приговоренных к смерти дезертиров). Тем не менее, пушечное мясо также было в дефиците, и Сосина вернули на фронт.[335]

Матвей Исаакович Бенционов,1922 года рождения, отступал от Лепеля Витебской обл. до Вязьмы, где и попал в окружение, а затем в плен. Находился в лагере в Гомеле, откуда был отправлен с эшелоном в Германию, в г. Грауденц (или Грыфиц). Для регистрации в этом лагере придумал себе псевдоним: Кравченко Григорий Михайлович. На медосмотре так и не опознали, что он еврей. Работал на заводе сельскохозяйственных машин. При наступлении Красной Армии лагерь эвакуировали на запад. Вместе с другом, Абрамом Григорьевичем Спектором, родом из Улан-Удэ, он бежал: дошли до Вислы и переправились на связанных бревнах к своим. На допросах смершевцы били — они не верили, как он, еврей, мог остаться в живых? Тем не менее, его «простили» и отправили на фронт.

Упоминавшийся выше лейтенант Сергей О., выдававший себя у немцев за татарина, у своих после освобождения получил «за измену Родине» 15 лет Джезказганских лагерей.[336]

Говорилось и о Борисе Ильиче Беликове. Напомним, что к своим он попал после того, как повоевал у партизан из Армии Крайовой. В 1946 году он был арестован и остаток жизни Сталина провел в Норильске.[337]

Кузьма Соломонович Ресин, 1908 года рождения, три года провел в немецком плену, бежал и сумел перейти линию фронта. На допросах «у своих» бежавшие с ним солдаты показали, что он беседовал в лагере с немецким офицером по-немецки: за это он был осужден, заключен в лагерь и умер 24 августа 1945 года в Инте. Реабилитирован посмертно в 1988 году.[338]

Еще более нелепа, хотя и не случайна причина посадки Д.И. Додина, арестованного в мае 1947 года в родном селе Верещаки, где он устроился работать в школе. Его товарищ по цайтхайнскому подполью Соловьев, арестованный по делу о краже кровельного железа, назвал его в качестве очевидца их общей деятельности в плену, чем поставил Додина в положение обвиняемого. Соловьеву дали 25, а Додину — 10 лет исправительных работ, которые он провел в Особом лагере № 1 в Инте в Коми АССР. Освободился он в 1954 году, но до 1977 года проживал в Коми. Сравнивая немецкий и советский лагеря, он подчеркнуто отмечал унизительность и моральную боль от несправедливости отсидки у своих ни за что.[339]

И.С. Кубланова освободили американцы в районе Магдебурга и почти сразу же передали через Эльбу советским властям, а те определили его в запасной полк. На регистрации он назвал свое подлинное имя и фамилию, рассказал всю историю. Вместе с другими репатриантами его направили пешком в Брест (в день проходили по 40–45 км). Там их встречали с оркестром, продержали до октября на сельхозработах, а потом отправили в Ярославль, где Кубланов работал на базе Вторчермета. В декабре 1945 года его забрали в областное управление НКГБ для фильтрации; на втором допросе в феврале 1946 года следователь расспрашивал его о шталагах: «Следователя особенно интересовал вопрос, почему я, еврей, остался жив, находясь у немцев. Я сказал, что никто не знал, что я еврей и врачебную комиссию не проходил. На это он ответил: «Вы все такие», — и ударил меня по уху».[340]

А вот еще одна еврейская судьба — судьба Владимира Сиротина, родом из Гомеля, 16-летним добровольцем ушедшего на фронт, взятого в плен под Севастополем в 1942 году, а после репатриации на родину зачисленного в спецконтингент. В нижеследующем рапорте на имя начальника Управления по репатриации советских граждан генерал-полковника Ф. Голикова он писал:«…Сейчас нахожусь на госпроверке уже 6 месяцев. Сижу в лагере, кончил допрос и сижу не знаю, за что у немца убивали, мучали и издевались как над собакой, и остался жив и теперь. Сижу в лагере многое время. За что сижу я, с моей национальностью один человек в лагере, и думаю, сколько можно сидеть и за что. Если считают виноватым, то пускай судят, а если не виноват, то почему так долго держат? Я очень убит и морально расстроен».[341]