Огонь в итальянском сердце - Лаура Тонян

Я сажусь к нему в машину, и он зачем-то тут же выключает радио. На улице ветрено, а в салоне седана тепло. Погода прямо-таки отображает мое внутреннее состояние. Алистер поправляет воротник серого пиджака и узкий галстук в полоску. Наверное, он тоже с содроганием вспоминает тот день на яхте. Когда я пришла в себя, хорошо помню, как Пьетра ссорилась с Евой. Лукас попросил заткнуться несколько раз кузину Маркуса, делая акцент на том, что его будущая жена беременна.

Тогда я пропустила мимо ушей его заявление, а сейчас… так рада за них! Мне стоит позвонить Еве и поздравить ее. В последний свой визит в «Кароллу» я ее там не обнаружила, но Бьянка уверила меня, что с Евой все в порядке. Начальница, к которой я так прикипела, совсем не хотела отпускать свою непутевую подчиненную. Как будто мне хотелось уйти… Я желаю остаться! Здесь, в Риме. В Италии. Это — мой дом.

— Извини, ладно? — решаюсь заговорить первой.

Взглянув на Алистера, замечаю, как он вопросительно вздернул бровь.

— Ты о чем это, Каталин?

Нелегко сглотнув, облизываю пересохшие губы. Они сплошь искусаны.

— Твоего отца даже не успели толком с днем рождения поздравить, и, мне кажется, я виновата…

— Замолчи! — яро перебивает он. — Молчи, поняла?! Я не потерплю этого, тебе ясно? Ты не виновата ни в чем из того, что произошло! Если кто и грешен, ты знаешь, кто это!

разумеется, Алистер имеет в виду Маркуса. Напоминание о нем без конца стесняет грудь. Мне не хватает воздуха. Хотя, откровенно говоря, я и так ежеминутно мучаюсь. Марк Ферраро просто не выходит у меня из головы. Его образ живет там, не собираясь покидать мои мысли.

Я его ненавижу, но люблю ровно с такой же силой.

— Как думаешь, Ева очень огорчилась?

Управляя машиной одной рукой, Алистер передергивает плечами. Он сморит на дорогу то через лобовое стекло, то через зеркало заднего вида, но не переводит взгляд на меня. Доброта в его дымчато-серых глазах помогла бы взбодриться.

— Она звонила тебе.

— Знаю. Я не брала трубку. Я же… Я не могла, — последние слова выдыхаю.

Внутри творится нечто ужасное — пустота, тоска. Точно кто-то вырвал мое сердце.

— Она переживает, — подтверждает догадки Алистер, — но я успокоил ее. А еще… — сказав это, приятель задерживает дыхание на пару мгновений. — Ева ведь навещает Ферраро в клинике ежедневно. Она посоветовала тебе не волноваться. Сказала, что с ним уже все нормально. Скоро выпишут… эту сволочь…

Спорить с Алистером было бы крайне глупо, ведь он абсолютно прав. Но слышать от него ругательства в адрес Марка все равно неприятно. Чтобы полегчало, я отворачиваюсь к пассажирскому окну. Пейзаж за ним кажется размытым. Смахнув слезы с глаз, может быть, в последний раз смотрю на великолепие Вечного города. Улицы проносятся с молниеносной скоростью — одна за другой. Декорации чудесны: Колизей, Площадь Венеции, виднеющийся вдали самый крупный фонтан Рима — фонтан Треви. Повсюду, как и принято с утра, открываются кафе, магазины, библиотеки. Небо, одетое в грязно-серые облака, как и всегда, ни для кого здесь не является причиной печалиться. По-прежнему, на знакомых мне улицах музыканты распевают итальянские хиты, виртуозно играя на инструментах. Парочки на тротуарах целуются и берегут горло от простуды общим шарфом. У вагончиков, где готовят быстрый кофе и что-нибудь перекусить, по-старому собралось много народу. Я уже изучила итальянцев, потому знаю, как те ненавидят очереди. Они, как и ожидалось, ругаются друг с другом. Прохожие наблюдают за дебатами, в которых пытаются выяснить, кто сильнее опаздывает на работу.

Я запомню его таким. Мой город.

Пронесшаяся в сознании мысль вызывает горестную улыбку. Губы плавно растягиваются, чувствуя на вкус соль новой порции слез. Мне от них никак не избавиться.

— Я все-таки должна позвонить Еве и пожелать…

— Если уверена, что твои пожелания прозвучат искренне, то конечно, — уже во второй раз за время поездки перебивает Алистер.

Он говорит прямо, он всегда честен со мной. Я не вправе обижаться на это. Припарковавшись недалеко от клиники Агостино Джемелли, Алистер выключает зажигание и предлагает составить компанию, но я вежливо отказываюсь.

— Хорошо, тогда я подожду, пока ты не освободишься.

Я нерешительно киваю на его намерение, хотя не считаю это обязательным. Не сказав ему больше ничего, отстегиваю ремень безопасности и выхожу не спеша из авто. Холодный ветер пробирается под пальто, заставив содрогнуться всем телом. В кармане гудит мобильный. Выудив телефон, читаю на экране «Мама» и сбрасываю вызов.

Каталин

Не знаю, почему мы избегали разговоров об Исайе. Я говорю «мы», подразумевая себя, Алистера, Глорию, родителей, Джакоба, Джемму. Лучшая подруга поддерживала меня все эти дни. Она поливала Маркуса грязью и называла его ужасными словами — мои уши краснели. Но никто из нас не сказал ничего про Исайю. Кто был инициатором спора, неизвестно. Да это уже и неважно. Просто почему хоть кто-нибудь не сказал, что вина лежит не только на Марке?

Почему этого не сказала я?

Кажется, что Исайя даже не участвовал в моей жизни. Я о нем вспоминаю только, когда поднимаюсь на седьмой этаж по указанию медсестры у стойки регистрации. Он бродит неторопливо по больничному коридору, но не пойму, почему не заходит в палату.

Номер 415.

Кончики моих пальцев нервно подрагивают. Преодолевая оживленный проход, я отчетливее улавливаю собственный пульс. Чем меньше расстояния остается до Исайи, запустившего в длинные волосы обе ладони, тем туже затягивается воображаемая веревка на шее.

— Каталин? — рот у друга Маркуса раскрывается в подлинном изумлении.

До этого он обернулся в мою сторону случайно, а теперь стоит, застыв на месте. Его руки бесконечно долго опускаются вниз. Распахнув широко глаза, Исайя не в силах сделать шаг — ни вперед, ни назад. Возможно, он опешил оттого, какой у меня настрой. Исайя знает милую, кроткую Каталин. Вряд ли он ожидает, что от такой «воздушной» девочки может исходить холодность, жесткость и отчужденность.

Интересно, кто же ее такой сделал?..

— Я-а… Я-а… Привет… Здравствуй, Каталин, — очевидно волнуясь, проговаривает полушепотом Исайя.

Он прочищает горло, пряча от меня совершенно черные глаза. Я считала его лучше того парня, которым он оказался в конце концов. Не отвечая ничего на его приветствие, я поправляю ремень сумки на плече, обратно засовываю руки в карманы пальто и продолжаю свой путь. Но Исайя вдруг встает на нем и нагло ловит мой взгляд.

— Каталин, я могу предположить, как ты ненавидишь меня, но, умоляю… — он замолкает, приблизив к губам ладони, сложенные в молитвенном жесте.

Я не насмехаюсь над ним, не предпринимаю попыток идти дальше, обойти Исайю. Я не делаю ничего, просто жду. Однако то унижение, через которое мне довелось пройти, сделало меня черствой. Мне под кожу проникли досада и горечь, и ничего с этим не поделать.