Огонь в итальянском сердце - Лаура Тонян

— Леди, — изрекает по-итальянски, но на американский манер высокий и крупный сеньор, — вам тут не место.

Я не успеваю произнести хоть что-то в свою защиту, как из-за угла появляется Исайя с бумажным стаканом в руке. От друга Маркуса вкусно пахнет кофе, и, приблизившись, он ошарашенно разглядывает меня. Его губы дергаются. В конце концов, они расплываются в радостной улыбке.

— Ты вернулась! — восклицает он ликующе. А потом спрашивает, поставив стакан с горячим напитком на низкий столик: — Ты же вернулась?

Он, словно не верит собственным глазам. Но я, честно, не могу радоваться вместе с ним, хотя Исайя очень искренен. В прежнем настроении, соединяю пальцы рук и веду плечами.

— Вернулась, — проговариваю еле слышно.

— Исайя! — обомлевает мама Марка. — Что происходит? Необходимо немедленно проводить эту девчонку к выходу.

— Займись этим, пожалуйста, — спрятав руки в карманах строгих брюк, добавляет за Валентину незнакомец.

Друг Маркуса зло шипит, посмотрев мне за спину:

— Какого черта тебе здесь нужно, Бланш? Проваливай!

Валентина встает рядом с ним, приковав к моему лицу начальственный взор.

— Послушай, провинциальная босячка, я не знаю, чего ты добиваешься, но имей в виду: твой отец не в тюрьме только благодаря тому, что собрался уезжать и увезти тебя отсюда.

Я хочу говорить с ней вежливо, но это задача не из легких.

— Он уехал, вы можете не переживать. Я не оправдываю папу, но…

— Но? — издает она циничный смешок. — Значит, грехи моего сына тебя больше не беспокоят?

Мать Маркуса давит на меня таким образом, чтобы я сдалась. У нее получается: на глаза наворачиваются слезы. Я вот-вот заплачу, поэтому Исайя, мягко схватив мой локоть, уводит меня ближе к палате.

— Нет! — вскрикивает истерично Валентина; я вздрагиваю, ощутив ее пальцы на своем плече.

Развернув к себе лицом, женщина жестикулирует бровями и проговаривает все слова громко, отчетливо, в одном тоне.

— Ты с моим сыном не увидишься, нищенка…

— Вы снова оскорбляете меня…

— … Я этого не допущу, не надейся. После того, как он поступил с тобой, намереваешься его простить? — c насмешкой. — Теперь меня даже убеждать не надо в том, что ты просто очередная охотница за богатствами.

Я не рискую говорить с ней на равных, хотя нисколько ее теперь не уважаю. Сохраняя достоинство, я умоляю себя пока не плакать. Пока. Вздернув подбородок, выдерживаю ее враждующий взгляд.

— Ошибаетесь. Вы не знаете всего.

— Каталин, ты не должна оправдываться, — глухо произносит Исайя. — Идем, — он тянет меня за собой. — Мы подождем Маркуса в палате?

Подождем? Где он?

Медсестра, возвращающаяся на свой пост, во второй раз делает нам замечание. И тогда же другая работница клиники выкатывает инвалидную коляску из кабинета в конце коридора. Я не сразу понимаю, что в ней сидит Маркус. С ним же все в порядке? Он же не?.. Остановив на мне взгляд, Марк, быстро задышав, ставит ноги на пол. Он встает с кресла, хоть это и дается ему с трудом. Врач, оказавшийся рядом, настоятельно рекомендует Маркусу сесть обратно. Однако тот целенаправленно идет в моем направлении. Слезы, которые я сдерживала все это время, выливаются наружу и медленно текут по щекам. Он тоже плачет. Снова. Но на этот раз — от счастья.

Я иду к нему навстречу, а, когда мы оказываемся совсем близко друг от друга, Марк не знает, куда деть руки. Он поднимает их вверх, чтобы коснуться моих волос, плеч, лица, но не осмеливается на такой шаг. Думаю, он осознает, как мне непросто, поэтому все же опускает ладони вниз. Чуть сгорбив спину и нависнув надо мной, Маркус малахитово-миндальными глазами прожигает меня насквозь.

Я смелая. Я пришла, потому что люблю его.

Наверное, в иной ситуации он уже бы стал кричать на Бланш и Пьетру, чтобы те исчезли, но вместо этого вполголоса обращается к ним, глядя зачарованно на меня:

— Уходите. Все уходите.

Врачи кружат вокруг него, возмущенные голоса родни не смолкают. Исайя пытается всех образумить, но в итоге сам срывается на крик. Маркус заводит меня в палату, не беря во внимание происходящий переполох. Внутри он запирается, оставляя нас наконец-то наедине.

— Они все против меня…

— Какая разница, если я на твоей стороне?

Маркусу стоило бы прилечь, но он предпочитает стоять и, подобно мне, прижаться к стене. Мы рядом. Он может протянуть руку и коснуться моей ладони, но я очень благодарна ему за то, что он этого не делает. Прошлым утром под воздействием эмоций я не могла справиться с накатившей потребностью прикоснуться к нему. Потому что была уверена, что это в последний раз. И его слезы… Его паника… Это все сломало меня.

— Они считают, что я то ли очень расчетливая, то ли совершенно бестолковая.

— Я знаю, какая ты.

— Твоя семья никогда не примет меня, будет и дальше втаптывать в грязь, подчеркивая свое превосходство.

Скривившись, Маркус хватается за бок. Его атлетическое тело прикрыто белой футболкой и спортивными штанами. Подлетев к нему, я медленно подвожу его к постели.

— Я не позволю, — присев на больничную койку, он упирается в нее кулаками. — Не волнуйся об этом, Каталин. Εсли Бланш не улетит в Лондон сама до того момента, как я полностью поправлюсь, я лично посажу ее на самолет.

Опустив голову, присаживаюсь на край кровати. Мы какое-то время молчим, прислушиваясь к брани за дверью, но затем Маркус нарушает тишину:

— Я знаю, что тебе понадобится время… Наверное, много времени… Я хочу, чтобы ты знала, я ни капли не сержусь на твоего отца. На его месте я поступил бы также. Спасибо, что передумала и решила остаться. Я обещаю, что никогда-никогда больше не обижу тебя, и каждый новый день буду делать все, чтобы искупить свою вину перед тобой.

Мое ледяное безмолвие заставляет его глубоко вздохнуть.

— Каталин, я совершил глупость до того, как всем сердцем полюбил тебя…

Подняв голову, киваю и силюсь улыбнуться, но выходит, конечно, паршиво. В детстве я посещала уроки актерского мастерства, но никаких плодов это не принесло. Я не умею обманывать и лицемерить.

— Я люблю тебя, — с невыносимой горечью дополняет Маркус свои слова.

Что-то мешает ответить ему тем же прямо сейчас. Грудь сдавливает от мысли, сколько еще всего впереди.

— Как ты себя чувствуешь? — спрашиваю у него, поджав губы.

Они, черт возьми, трясутся.

— Когда ты здесь, со мной, — сдавленно шепчет он, — лучше.

Его родня устроила в коридоре настоящее стихийное бедствие. В дверь уже напористо стучаться. Мне кажется, будто мы в некой тихой гавани, где можно не разговаривать и чувствовать долгожданное спокойствие.