Трущобы империй - Василий Панфилов

– А перебороть можем? – С тоскливой надеждой спросил Фред. Патрик, хорошо чувствовавший Нью-Йорк, выпустил колечко дыма и отрицательно мотнул головой.

– Если только временно, – нехотя сказал Фокадан, которого ничуть не радовала необходимость переезжать, – и то не факт. Митинги, всё такое… на время сможем, а потом там совсем хреново станет и всё равно начнётся деление на своих и чужих.

– С этим разобрались, – подытожил Патрик, стряхивая длинный столбик пепла с сигары на покрытую прелой листвой землю, – детали потом. Насчёт красиво есть идеи?

– Хм… Фред, помнишь ты говорил насчёт Если очень НАДО, – развеселился попаданец, – надо, Фредди, надо! Вы у меня все поэтами станете…

Пришлось немного пооткровенничать с друзьями.

– Дело такое, парни, – Алекс говорил не открывая глаз и всё так же подняв лицо к солнцу, – память не вернулась, но кое-что проскальзывает. Стихи, например. Знаю, что не я писал… Уверен, Фредди, уверен! ТОЧНО знаю, что умерли, причём давненько. Но как кого звали…

Попаданец пожал слегка плечам, замолкнув.

– Хорошо помнишь стихи? – Заинтересовался Патрик, – нет каких-нибудь особенностей?

– Ну… иногда несуразности встречаются, упоминания каких-то вещей и явлений, не встречающихся в наше время.

– Старинные поэты! – Патрик так заволновался, что отбросил сигару, – да ещё и забытые! Много переделывать приходится?

– Когда как. Иногда от стиха и ничего толком не остаётся. Нет, сам не очень… Чьи-то стихи всё равно в качестве основы нужны, с чистого листа не могу.

– Тоже талант, – вздохнул однорукий капитан, – я вот… пишу, но как-то не очень получается, чудно очень уж выходит. Вот…

Патрик достал неловок из внутреннего кармана кителя несколько смятых листков. Попаданец развернул и начал читать, удивляясь с каждой минутой всё больше – стиль Патрика отчётливо отдавал Маяковским. Те же странноватые рифмы, тот же драйв.

– Мне нравится, – удивлённо сказал он несколько минут спустя, – необычно конечно, но сильно.

– Серьёзно? – Патрик недоверчиво смотрел на Фокадана, – врать-то не надо!

– Широкой публике это вряд ли пойдёт, но в целом очень здорово, есть даже шанс стать классиком. Правда… скорее всего после смерти, или по крайней мере лет этак через пятьдесят. Сейчас – слишком необычно.

– Н-да, – согласился Фред, – также пробежавший глазами по листкам, – что верно, то верно – необычно. Будь ты из своих, приняли бы стихи, пусть и в узком кругу. Печатали бы время от времени в литературных изданиях. Негромкая слава борца с обыденностью и прочие мелкие вкусности. А ирландец, да ещё из трущоб… верно Алекс сказал – лет через пятьдесят.

– Устраивает, – нервно хмыкнул однорукий ирландец, забирая стихи, – мне чтоб прямо сейчас и не нужно. Но хорошо хоть, что в будущем… Не зря, значит…

Неловкое молчание прервал попаданец, начав нарочито жизнерадостным тоном:

– Вот и замечательно. Я уже состоялся как драматург, Фред у нас поэт. Да, Патрик, оттуда стихи… В памяти покопаюсь, найду парочку стихов или песен, переделаю под современное звучание, если понадобится. О себе напомню, о Фреде. Тебе не надо, свои… разве только в газетах напечатаем, да полемику запустим.

– Задел на будущее?

– Он самый. А то излишняя скромность не нужна. Кто о тебе узнает, если в стол писать будешь? Может, лет через сто кто из правнуков и найдёт творчество, ан поздно может быть – основоположник жанра уже есть, и это не ты.

От Патрика пошла волна облегчения – всё-таки хотел человек признания, какого-то упоминания в истории.

– Много народу поэтами станет? – Спросил Фред, морщась – его сильно задевала ситуация с фальшивой славой.

– Кейси точно: образован, читает постоянно – легко поверить. Не десятки стихов, конечно, но пару-тройку хороших стихов или песня из тех, что и через сто лет петь будут. Может, ещё кого из ребят.

– Может… – Патрика аж корчило от стыда, но он всё-таки договорил, – может, кого из убитых авторами объявим? Им уже всё равно, а родным приятно. И посвящённых меньше, а то мало ли…

Больше часа занимались подборкой погибших поэтов с учётом родни (чтоб стыдно за такую родню не было) и заслуг перед ИРА. Мерзко от такого… почти кощунства, но все понимали, что надо.

Это потом уже, когда (и если!) ИРА устоится, раскинется филиалами в разных странах, обретёт какое-никакое признание… Тогда уже не будет необходимости в подтасовках. Появятся настоящие поэты, инженеры, учёные.

А пока ИРА нужна громкая слова, чтобы движение не сбили на взлёте, постоянные упоминания в прессе. Нужно, чтобы при словах ИРА, люди вспоминали не ирлашек-нищебродов, а поэтов, написавших любимые стихи и песни, драматургов, талантливых журналистов и писателей. Да, не забыть того сержанта с писательским даром…

* * *

Лира приехала ближе к концу ноября. Алекс встречал жену на вокзале, придя за несколько часов до прибытия поезда. Всё это время метался по перрону, нервно поглядывая на часы и придумывая всякие ужасы. Железнодорожное сообщение между Союзом и КША капельное и предугадать проблемы почти невозможно. То излишне инициативный командир прикажет разобрать рельсы, то дезертиры…

– Лира! – Расталкивая прохожих, Алекс пошёл к жене, едва не срываясь на бег, неприличный для его чина, – приехала…

Обняв супругу, он почти тут же отпустил её, жадно вглядываясь в лицо любимой.

– Ты стала ещё красивей, – искренне сказал Алекс, взяв её за руки. Лира засмущалась и порозовела.

– Пойдём, – потянула его молодая женщина, – дочку увидишь…

Только сейчас попаданец понят, что супруга приехала с настоящей свитой. Её мать, сестра с мужем, несколько двоюродных братьев и сестёр… Ну и разумеется – жёны, сёстры и матери бойцов Кельтики. Ан нет, приехали и близкие у пленных из других частей.

Откинув покрывало в большой корзине, он уставился на младенческое личико безмятежно спящей дочери, которую не разбудил вокзальный шум.

– Кэйтлин Лира Фокадан, как ты и хотел, – нежно сказала жена, прижавшись сбоку. Этот момент навсегда запечатлелся в памяти Алекса, как один из самых счастливых.

Снятый дом (не думать, во сколько обошлась аренда в переполненном войсками городе!) блистал чистотой, а верный Добби вместе с парочкой чернокожих служанок изображал дворецкого, прислуживая с чинным видом. Несмотря на забавную физиономию, смотрелся вполне органичен, и попаданец в очередной раз напомнил себе присмотреться к слуге получше.

Очень похоже на то, что казачок-то засланный. Южане не любили негров-предателей, каким-либо образом помогавших Союзу, а Добби вполне комфортно себя чувствует. Доблестный Штирлиц или у попаданца разыгралась паранойя, и он преувеличивает степень нелюбви конфедератов к предателям? Может, к слугам отношение попроще или Добби терпят, пока он рядом со своим хозяином?