Корни - Алекс Хейли

– Знаешь, где ты сидишь? – однажды спросила она его во время обеда.

Кунта не ответил, и повариха не стала дожидаться.

– Это первый дом Уоллеров в Соединенных Штатах. Здесь сто пятьдесят лет никто не жил, кроме Уоллеров!

Повариха сказала, что сначала этот дом был вдвое меньше, но потом из-за реки привезли другой дом и пристроили к этому.

– Наш камин сложен из кирпичей, которые доставили из самой Англии! – с гордостью сказала она.

Кунта вежливо кивнул, но это не произвело на него никакого впечатления.

Однажды масса Уоллер отправился в Ньюпорт – именно туда в первый раз вез его Кунта. Он поверить не мог, что с того дня прошел уже целый год. В Ньюпорте жили дядя и тетя массы. Их дом очень напоминал Энфилд. Пока белые ели в столовой, кухарка из Ньюпорта кормила Кунту на кухне. Она расхаживала по своим владениям, и на поясе ее, подвешенная на тонком кожаном ремешке, звенела большая связка ключей. Кунта заметил, что все старшие служанки носят такие связки. Он узнал, что это ключи от кладовой, коптильни, холодного погреба, а также от всех комнат и шкафов большого дома. Все кухарки, с которыми он встречался, ходили так, чтобы ключи громко звенели, – это был знак важного положения и доверия хозяев. Но ни одна не звенела ими громче, чем эта в Ньюпорте.

В последний раз кухарка, как и повариха из Энфилда, решила, что Кунта заслуживает доверия. Прижав палец к губам, она на цыпочках отвела Кунту в небольшую комнату. Отперев дверь ключом со связки, она провела его внутрь и указала на стену. Кухарка объяснила, что это герб Уоллеров, их серебряная печать, доспехи, серебряные пистолеты, серебряный меч и молитвенник полковника Уоллера. Кунта не смог скрыть своего изумления, и довольная кухарка пояснила:

– Старый полковник построил Энфилд, но похоронен он здесь.

Выйдя во двор, она показала ему могилу и надгробный камень с надписью. Кунта смотрел, а кухарка с отрепетированной небрежностью спросила:

– Хочешь узнать, что здесь написано?

Кунта кивнул, и кухарка быстро «прочитала» длинную, давно выученную наизусть надпись: «Светлой памяти полковника Джона Уоллера, джентльмена, третьего сына Джона Уоллера и Мэри Кей, приехавшего в Вирджинию в 1635 году из Ньюпорт-Пагнелла, Бакингемшир».

Вскоре Кунта узнал, что в Проспект-Хилл, тоже в Спотсильвании, живут несколько кузенов массы. Как и Энфилд, их дом был в полтора этажа высотой. Повариха из Проспект-Хилл объяснила, что король обложил двухэтажные здания огромным налогом, поэтому все старые большие дома именно такие. В отличие от Энфилда, этот дом был небольшим – меньше других семейных домов Уоллеров. Но повариха рассказала, что в доме есть большой зал и крутая широкая лестница. Повариха тарахтела, не заботясь, слушает ее Кунта или нет.

– Ты не бывал наверху, но я тебе расскажу. У нас постели под балдахином такие высокие, что на них поднимаются по лесенкам, а под ними есть еще кровати на колесиках для отдыха. И вот что я тебе скажу: их кровати, кирпичи для дымоходов, балки и все остальное сделали рабы-ниггеры! Вот!

Во дворе повариха показала Кунте первую ткацкую мастерскую в его жизни, а рядом располагались дома рабов – почти такие же, как и у них. Дальше находился пруд и кладбище рабов.

– Я знаю, тебе не хочется это видеть, – сказала она, догадавшись о его мыслях.

Кунта подумал, а знает ли она, как странно и печально ему слушать ее разговоры о «нас». Повариха вела себя так, словно эта плантация принадлежала ей, словно она не была здесь рабыней.

– Почему масса так часто ездит к своему гадкому брату в последние несколько месяцев? – как-то вечером спросила Белл, когда Кунта зашел к ней на кухню после поездки на плантацию массы Джона. – Я думала, они недолюбливают друг друга.

– Мне кажется, масса Уоллер с ума сходит по этой девочке, что у них родилась, – осторожно ответил Кунта.

– Наверное, она действительно милая, – сказала Белл и, помолчав, добавила: – Наверное, мисси Анна напоминает массе дочку, которую он потерял.

Такая мысль Кунте в голову не приходила. Он до сих пор не видел в тубобах настоящих людей.

– В ноябре ей исполнится целый год, верно? – спросила Белл.

Кунта пожал плечами. Он знал лишь, что на дороге между двумя плантациями множество ухабов – и ездить по ней тяжеловато. Хотя он не питал особой симпатии к суровому кучеру массы Джона, Русби, но был рад отдыху, когда масса пригласил брата погостить у него недельку.

Когда они уехали, Белл еще долго вспоминала, каким счастливым был масса рядом с маленькой племянницей, как он подбрасывал ее в воздух и ловил, как они вместе хохотали, пока он не усадил ее в экипаж рядом с матерью. Кунта ничего этого не заметил, да ему и не было до этого дела. Он никак не мог понять, почему Белл это заметила.

Спустя несколько дней они возвращались домой от одного из пациентов массы Уоллера с плантации неподалеку от Ньюпорта. И вдруг масса резко сказал Кунте, что он только что пропустил нужный поворот. Кунта слишком погрузился в свои мысли – настолько поразило его увиденное в большом доме пациента. Он пробормотал извинения, развернулся и поехал нужной дорогой, но никак не мог избавиться от мыслей о том, что увидел на заднем дворе. Там сидела очень черная женщина, похоже, из волофов. Обе ее груди были вывалены наружу, и она кормила одной грудью белого младенца, а другой черного. Кунта испытал одновременно и глубокое отвращение и изумление. Но когда он позже заговорил об этом с садовником, тот ответил:

– Нет массы в Вирджинии, кого не кормила бы черная мамми – или не растила бы.

Почти столь же отвратительными были для Кунты унизительные «игры» черных и белых мальчишек примерно одного возраста. Белые дети обожали изображать массу, они делали вид, что бьют черных, или залезали им на спины и заставляли катать себя по двору на четвереньках. Играя в школу, белые дети учили черных читать и писать, постоянно упрекая их в глупости. А после обеда – черные дети обычно стояли за спинами массы и его семьи с пышными ветками и усердно отгоняли мух – белые и черные дети вместе укладывались на лежанках, чтобы вздремнуть.

Видя это, Кунта постоянно твердил Белл, Скрипачу и садовнику, что ему никогда не понять тубобов, даже если он проживет с ними сто дождей. А они всегда смеялись и говорили, что видят такое – и не такое! – всю свою жизнь.

Они говорили, что выросшие вместе белые и черные порой привязываются друг к другу. Белл вспомнила, как массу вызывали к белым девочкам – они заболевали от огорчения, когда их черных приятелей по играм по какой-то причине продавали. Масса говорил их родителям, что подобные истерики могут привести даже к смерти, и советовал побыстрее разыскать и выкупить обратно черных подружек своих дочерей.

Скрипач сказал, что многие черные дети научились играть на скрипке, клавесине и других инструментах, слушая и наблюдая, как привезенные из-за большой воды учителя учат белых детей. Старый садовник видел на одной плантации, как белый и черный мальчики росли вместе, а потом молодой масса взял черного с собой в колледж Вильгельма и Марии.