Тени, которые проходят - Василий Шульгин

Мы доехали до Царицына, и вагон загнали в путь у самого берега Волги. Тут стало еще жарче, потому что хотя с реки поступала какая-то свежесть, но с другой стороны вагона над нами возвышался обрыв, не допускавший к нам ветра. В результате к вагону с внешней стороны нельзя было прикоснуться, так он раскалялся.

В это время генерал Врангель был в Царицыне, который он взял тридцатого июня130. К нему я и отправился прежде всего. Он принял меня у себя в каком-то доме. Выглядел еще более похудевшим, так как только что перенес тиф. Однако был полон энергии. Говорили мы о многом. Я рассказал ему, что отныне я командир военного катера «Генерал Марков».

— Но такого судна нет, — заметил Врангель.

— Еще нет. Но когда он будет построен, я приму командование и буду пиратствовать на Волге, — закончил я шутя.

Он улыбнулся, а затем перешел к более серьезным темам и сказал приблизительно следующее:

— Представим себе, что несколько коней скачут в направлении Москвы. Которая лошадь доскачет первой, неизвестно. Быть может, не та, что сейчас впереди. Если это случится, то что должна сделать печать и общественное мнение? Все надежды и почет, которые сейчас несет передовая лошадь, все это надо тогда будет переключить на действительно передовую, которая первая ворвется в Москву. Вот ваша задача.

Я понял его. Он думал, что этим конем, который обгонит всех остальных, сможет быть он, опытный кавалерист.

Затем он сказал, что необходима «правая стратегия», то есть стратегия, направленная на соединение с Колчаком.

* * *

Здесь может быть уместным упомянуть, что в Гражданской войне кавалерия вернула себе то значение, которое она потеряла на полях мировой войны. Это знали все. И это было осуществлено. Был сбит по тому времени очень сильный кулак из двенадцати тысяч кавалеристов. Его бросили на Москву. Он дошел до Рязани, но там командир этого отряда получил приказание от Деникина остановиться и даже повернуть назад. Эта телеграмма вручена была летчиком, который каким-то чудом нашел эту кавалерию, забравшуюся так далеко. Впрочем, может быть, этот необъяснимый приказ Деникина объясняется тем, что во главе хороших кавалеристов стоял глупый человек, кажется, Мамонтов131. Он телеграфировал в Ростов: «Наступаем успешно. Привезем Дону богатые подарки. Иконы и кресты в драгоценных украшениях».

Выходило так, что лихие донцы грабят церкви и монастыри.

* * *

Так или иначе, но этого Врангель никогда не мог простить Деникину. Не Мамонтову, оскандалившему себя, а ему, Врангелю, взявшему Царицын, Врангелю, которому безропотно подчинялись казаки, Врангелю, который не позволял им грабить, ему надо было вести этот двенадцатитысячный отряд на Москву.

* * *

Интересно еще сопоставить. Говорят, что двенадцатитысячный отряд кавалерии, который вел Мамонтов, прошел совсем близко от мест, где формировал такой же отряд Буденный. Но отряд последнего в то время был еще малочислен и легко мог быть рассеян или взят в плен белой кавалерией.

* * *

Царицын был тогда небольшим городом, очень потрепанным в боях. Это ощущение разрушения и скудости как бы трепетало в горячем воздухе. Население было малочисленным и запуганным. Как-то под вечер, когда стало темнее и свежее, я поднялся на какую-то гору, на вершине которой стояла церковь. Вокруг этой церкви копошились какие-то люди. Службы не было, но на широких деревянных ступенях безликие женщины искали утешения, как могли.

Я ушел с ощущением, что беда, которая здесь произошла, еще не изжита. Позже я ощутил это же самое в Киеве, но Киев быстро поправился.

* * *

Все же я выкупался в матушке Волге. В Царицыне она широкая и синяя. И, во всяком случае, освежающая. Но недостаточно. От царицынской жары, должно быть, я заболел, и обратный путь был еще труднее. К жаре внешней прибавился жар внутренний.

Добравшись до Ростова, я лежал в какой-то квартире, где именно, не знаю. Тут нашла меня Надежда Сергеевна. Она сильно загорела. Свидание наше было печальное. Я сказал ей:

— Ты коричневая, как весь мир.

Она заплакала и убежала.

Но внешние события шли своим чередом. Так как Врангель осуждал Деникина за его тактику, он говорил:

— Бьют кулаком, а не растопыренными пальцами.

Но мы и с растопыренными пальцами делали успехи. В августе белые войска уже подходили к Киеву.

* * *

В это время у меня несколько охладились отношения с Деникиным. Это произошло из-за А. И. Савенко («Аз»)132. Этот «Аз» отличался очень трудным характером. Моя сестра Лина Витальевна однажды сказала мне:

— Много тебе грехов простится за то, что ты можешь работать с Анатолием Ивановичем.

На это я заметил ей:

— Он неврастеник, несмотря на румянец во всю щеку. Но иногда совершенно необходим.

Я не помню, что произошло между «Азом» и командованием, но это не имеет значения. Несмотря на охлаждение, наступившее между нами, Деникин принужден был обратиться ко мне с просьбой. Белая армия занимала Малороссию, и Деникин почувствовал необходимость обратиться к населению с каким-то приветственным и вместе с тем программным словом. Один из видных азбучников, член Государственной Думы Степанов, пришел ко мне.

— Манифест «царя Антона» к малороссийскому народу может написать только редактор «Киевлянина». Так думает Антон Иванович и все мы. Вы согласны, Василий Витальевич?

Немного поломавшись, я сказал, что напишу, как сумею, Деникин пусть вычеркнет то, что ему покажется неуместным.

* * *

И я написал эту «грамоту». Деникин подписал ее почти без изменений133. Этот документ был напечатан в августе, сразу после того, как наши войска восемнадцатого числа по старому стилю вошли в Киев, по возобновлению выхода «Киевлянина».

Содержание этой «грамоты» точно не помню, но там была примерно такая стилизация. Государственным языком будет русский, созданный вековыми усилиями Киева, Москвы и Петрограда. «Но я запрещаю всякое преследование малороссийского языка».

Что можно было ожидать от представителя Киева в Украинском Учредительном собрании, которое никогда не состоялось? Если б оно состоялось, то я сказал бы в нем именно эти слова.

* * *

Как бы там ни было, Roma locuta est[37]. А так как Рим — это папа, непогрешимый в делах веры, то значит, кредо Белой армии в отношении государственного языка и полной терпимости негосударственных языков было публично запечатлено.

* * *

Я выздоровел и потому успел попасть в первый поезд, который прямо шел в Киев, еще до его взятия, так как ожидали его падения с часу на час. Какой-то генерал, направляемый Деникиным в Киев, «Аз», который вызвал недоразумения, Надежда Сергеевна, святая душа, которая уже позабыла, что она «беременна», несколько военных и я составляли население вагона. Поезд шел медленно, подолгу останавливаясь на станциях. Тогда неугомонный «Аз» долго бродил по платформе, разговаривая то с одним, то с другим пассажиром. Наконец он пришел ко мне.