Тени, которые проходят - Василий Шульгин

— Так кто же это был? — прервал я его.

— Вероятно, Дикая дивизия. Она там бродила. «А еще, — говорят бабы, — другие приходили. Те серьги из ушей рвали. Скорей, скорей с коней послазят и прямо до скрыней (сундуков). А вще и таки бувало. Що и в хату не заходят, а прямо заступ (лопату) сквозь стекло в окно просунут и клади на лопату, что есть: серьги, або гроши. И кладем. Не положим — гирше будет. Вот таки. И звитки (откуда) воны берутся? А вы идыть дале. У всякой хаты в мешки ваши шо-нибудь положут. Мобудь вще е таки як вы голодны». Мы зашли еще в несколько хат, набили полные метки и пришли обратно на К-20.

* * *

Несколько слов о Надежде Сергеевне. Она приспособилась у нас, познакомилась с моей сестрой и стала как своя в доме. Она была воспитанная дама, веселая. Моя сестра, которая вела всю денежную часть «Киевлянина», сказала мне:

— Газета продается, и деньги поступают в кассу. Но стоимость их крайне мала, и потому невозможно определить, сколько мы можем тратить. Я буду тебе давать тысячу рублей в день и себе тоже. А Надежде Сергеевне пятьсот.

Я, конечно, согласился и сказал Наде:

— Вот два пустых ящика в моем письменном столе. В один я буду бросать свои деньги, в другой — ваши.

Так я и делал. Но скоро стал замечать, что ее ящик моментально опустошается, а мой — нет. Я сказал ей, чтобы она брала, если ей необходимо, и из моего. Тогда и он стал опорожняться. Это и понятно. Ей надо было хоть как-нибудь одеться. Ко мне приходило много народу, она всех принимала, весьма вежливо и умело.

Помню, приехал митрополит всея Украины Антоний. Он полюбовался на икону Дубенской Божьей матери, вышитую когда-то Дарьей Васильевной, которая теперь стояла у меня в кабинете. Моя смолянка, знавшая обхождение, сложив руки, подошла под благословление. Он перекрестил ее, после чего она ему «умильно» улыбнулась. Он покачал головой и сказал:

— У редактора «Киевлянина» хорошенький секретарь.

* * *

Но «хорошенький секретарь» на себя тратил очень мало, лишь самое необходимое. Все деньги она расходовала на многих бедных офицеров, которые оказались ее знакомыми еще по Петербургу. Надя с плачем объяснила мне, что эти офицеры так несчастны, так унижены, что она не может равнодушно взирать на них.

Кроме того, по ее протекции у меня оказались на службе еще две смолянки, которым некуда было деться. Одна была очень приличной, а другая носила какую-то колпакообразную красную шляпу и ходила с хлыстом. Но это пустяки!

Вместе с тем она как машинистка была плоха. Я купил случайно диктофон. Но так как электричество действовало слабо, то он плохо записывал, пока наконец я его не бросил.

Кроме смолянок, прибилась ко мне еще одна молодая женщина, тоже совершено неприкаянная, оказавшаяся внучкой недавно умершего бывшего члена Государственной Думы Беляева. Все они или как-нибудь размещались у нас, или где-нибудь у знакомых. Но главное, им надо было дать занятие. С помощью Надежды Сергеевны им поручалось читать газеты, делать из них необходимые вырезки, вклеивать их. Словом, образовалось что-то вроде целой канцелярии в угловой гостиной, где стоял пятидесятилетний лимон в большой кадке и старые шкафы. Одни шкафы с библиотекой Виталия Яковлевича, другие — с огромными томами подшивок «Киевлянина» за пятьдесят с лишком лет в тяжелых переплетах, тисненых золотом. Потом был еще шкаф с дорогими изданиями. Тома немецкой Библии с превосходными гравюрами, «Потерянный и возвращенный рай» Мильтона с иллюстрациями Доре и многие другие. В кабинете у меня тоже стояли шкафы с книгами.

В подвалах дома, где была редакция «Киевлянина», под грудою старых газет стояли ящики с историческими книгами, вывезенными Екатериной Григорьевной из Курган во время войны. Еще там же была библиотека моего друга Андрея Смирнова, которую он мне завещал. Я думал иногда с горечью: «Все пропадет, когда мы уйдем».

А было похоже на то, что мы действительно уйдем. Но все же это случилось довольно неожиданно. И я решил, что другие как себе хотят, а я не уйду. Почему? Потому что, когда мы явились в Киев, я имел неосторожность написать: «Мы не отдадим Киев ни красным, ни украинцам».

Мое решение сейчас же стало известно. Надийка, которая очень подружилась с моим братом Павлом Дмитриевичем, и другие забегали и засуетились. В результате, когда второго октября автомобиль генерала Драгомирова подъехал к моему подъезду, то вышел адъютант с приказанием немедленно садиться в машину. Сопротивляться нельзя было. Вместо объяснений Драгомиров сказал:

— Прет какая-то мадьярская дивизия141. Черт его знает, откуда она взялась.

И мы поехали. Переехали через Днепр по цепному мосту, по дамбе и еще одному мосту через Старик, то есть Старый Днепр. Значит, очутились в Дарнице. Тут остановились. Стали подходить наши части, какие были в Киеве. Они выстроились за Русановым мостом на берегу Днепра. Драгомиров сказал им приблизительно такую речь:

— Большевики вошли в город. Конечно, они теперь грабят и пьянствуют. Самое подходящее время, чтобы их оттуда выбросить. Поэтому приказываю вам взять Киев. Шаагом, марш! Петь песни!

Затем он поднялся на Русанов мост и пропустил мимо себя части, шедшие обратно в Киев. Я тоже шел в строю. Меня нельзя было не увидеть, потому что я был в штатском пальто и котиковой шапке. Кроме того, за спиной Драгомирова я увидел Надийку. Она забежала вперед и насплетничала. Когда я проходил мимо Драгомирова, он скомандовал:

— Выйти из строя!

Я повиновался, и, когда подошел к нему, он сказал:

— Это бессмысленно.

* * *

Части пошли. Драгомиров устроился в каком-то домике. Я остался с Надийкой на мосту и выбранил ее, но она не обратила на это никакого внимания.

Что же теперь было делать? Винтовка была в руках, а Надийка опоясалась револьвером. Это было смешно, и я хотел отнять его у нее. Но она обиделась и даже заплакала:

— Так нельзя со мной обращаться.

Помирились на том, что мы будем охранять Русанов мост, чтобы из Киева неожиданно не нагрянул кто-нибудь из мадьяров.

Тем временем надвинулась туманная ночь. Чуточку светила луна из-за туч. Мы зашагали по мосту по направлению к городу. Пройдя половину моста, вернулись обратно, затем опять пошли. На мосту никого не было, кроме нас. Но вдруг случилось нечто неожиданное. Послышался выстрел откуда-то из-за мостов, выше по Днепру, и затем шрапнель разорвалась над нами. Надийка не испугалась, но спросила:

— Что это?

Я ответил:

— Должно быть, матрос Полупанов двигается вниз по реке.

Так это и было142.

* * *

Тут будет уместно рассказать, что в связи с этим набегом смелого Полупанова и бегством наших судов Драгомиров отдал под суд того адмирала и всю его «лавочку», которые возили меня в Царицын. Это случилось, когда мы опять взяли Киев. Чем суд кончился и был ли он, не знаю. Но сейчас Полупанов обстреливал мосты: то Цепной, то Русанов, то железнодорожный. Но попасть было трудно. Шрапнель рвалась то там, то сям, не причиняя вреда мостам.