Беспокойное лето 1927 - Билл Брайсон

Но есть еще одна причина, которую в то время не упоминали, хотя она может оказаться самой важной. Кулидж страдал от хронической депрессии в результате семейной трагедии, в которой винил себя самого. Тремя годами ранее, в последний день июля 1924 года два его сына-подростка, Джон и Калвин-младший, играли в теннис на корте Белого дома. На ногах у Калвина-младшего были кеды без носков, и он натер себе ногу. Произошло заражение, волдырь воспалился, через несколько дней у мальчика поднялась температура, и он впал в горячечный бред. 3 июля, за день до дня рождения Калвина-старшего, его поспешно доставили в центральную больницу Уолтера Рида.

В письме к своему отцу Кулидж писал: «Калвин очень болен… Он натер себе ногу до волдырей, и в кровь попала инфекция. Палец выглядит нормальным, но яд распространился по всему организму… Конечно, в его распоряжении все, чем может похвастаться современная медицина, но он еще может долго проболеть, с язвами, а может и поправиться через несколько дней». Три дня спустя мальчик умер.

Кулидж тогда занимал должность президента всего немногим более одиннадцати месяцев, и был выдвинут в кандидаты в президенты на свой собственный срок двумя неделями ранее. Супруги были вне себя от горя. Казалось, президент оставил все мысли о политических делах. «Когда он (сын) ушел, с ним ушли и все величие и вся слава президентства», – писал Кулидж позднее.

Кулидж был убежден в том, что трагедия произошла исключительно из-за того, что он стал президентом. В своей автобиографии он писал: «Если бы я не был президентом, то он не натер бы себе ногу до крови, играя в теннис на Саут-Граундс, из-за чего произошло заражение крови… Я не знал, что мне придется заплатить такую цену за проживание в Белом доме». Особенно трогает последнее предложение в автобиографии: «Быть президентом – это стоит очень дорого».

Представителей прессы больше всего занимал не сам факт нежелания идти на президентские выборы, сколько странная формулировка «я предпочитаю не участвовать в президентских выборах», а не более прямое высказывание «я не желаю» или «я решил не участвовать». Многие воспринимали ее не как окончательную, а как, скорее, принятое нехотя решение пойти на выборы, если такова будет воля народа. Юморист Уилл Роджерс вкратце выразил эти предположения в своей популярной газетной рубрике: «Мне кажется, заявление мистера Кулиджа – самое удачное из всех высказываний, какие когда-либо делали кандидаты. Он потратил много времени, выбирая в словаре слово «предпочитаю» вместо «я не буду». Не требуется особых познаний в политике, чтобы понять, что человек может получить гораздо больше голосов, если он вынужден подчиниться требованиям большинства, нежели действуя по своей собственной воле. Мистер Кулидж – самый проницательный политик из всех, кто когда-либо получал государственное жалованье».

Больше всех заявление Кулиджа обнадежило Герберта Гувера, который ясно видел себя преемником Кулиджа, даже если вся остальная страна этого еще не видела или пока что не признавала. Гувер тогда отдыхал в лесах Северной Калифорнии, и его, как и всех, тоже озадачила формулировка Кулиджа. «В Новой Англии слово «предпочитать» имеет различные значения, – размышлял он позже. – Я решил ничего не говорить, пока не посоветуюсь с самим президентом». Как следует из мемуаров Гувера 1952 года, он подождал, пока они оба вернутся в Вашингтон в сентябре, хотя в других источниках утверждается, что они встретились раньше. При встрече Гувер, стремившийся прежде всего к ясности и, возможно, к одобрению его кандидатуры, спросил, следует ли ему, по мнению Кулиджа, участвовать в выборах, на что тот ответил: «Почему бы и нет?»

Если Кулидж лелеял тайные надежды на то, что представители его партии будут его уговаривать, то этого так и не произошло; если это его озаботило, то он не подал и виду. Все, что можно было утверждать наверняка, так это то, что он отказался поддерживать Гувера или любого другого кандидата на том основании, что люди должны сами сделать свой выбор. Сразу же после этого заявления он стал выглядеть гораздо более спокойным и даже добродушным, чем до этого.

Через несколько дней он благосклонно разрешил индейцам сиу провозгласить его почетным вождем по имени Уомбли Токаха («Ведущий за собой орел»). На этой церемонии он предстал в огромном головном уборе из перьев, в котором гордо позировал перед фотографами. Он выглядел смешно, но, вместе с тем, и немного очаровательно. Нация пришла в восхищение.

Настроение Кулиджа поднялось настолько высоко, что пять дней спустя он с удовольствием проехал двадцать три мили по дикой местности, чтобы одобрить, казалось бы, безрассудную идею, предложенную одним из самых безумных фантазеров двадцатого столетия. Идея заключалась в том, чтобы высечь на горе Рашмор портреты президентов, а фантазера звали Гутзон Борглум.

Гора Рашмор представляла собой гранитную скалу вдали от проезжих дорог, и до 1885 года никто ее даже не замечал, пока некий Чарльз Рашмор из Нью-Йорка не проехал мимо нее на лошади и дал ей свое имя. Идея о том, что на скале можно создать некую скульптурную композицию, впервые пришла в голову историку Доану Робинсону, который надеялся с ее помощью привлечь туристов. Как довольно напыщенно писал журнал «Тайм», она могла бы стать «крупнейшим скульптурным произведением искусства за всю христианскую эпоху». Идея была, мягко говоря, весьма причудливой. Проект никто не финансировал, ни частные лица, ни государственные организации. Не было такого человека, который мог бы на практике осуществить такой грандиозный замысел в скале, к которой все равно не вели дороги, и потому никто бы не спешил к ней полюбоваться такой диковинкой.

Потом мастер с необходимыми навыками и опытом все-таки нашелся, но он был самым эксцентричным, беспокойным и своенравным человеком, который когда-либо брал в руки отбойный молоток. Оказалось, что как раз такой и был необходим для осуществления проекта.

Летом 1927 года Гутзону Борглуму был шестьдесят один год. Почти ко всем фактам его биографии следует относиться с осторожностью, поскольку он любил выдумывать их и изменять их до неузнаваемости. Время от времени он приписывал себе новый год или месяц рождения, как и приписывал себе произведения других. В посвященной ему статье в справочнике «Кто есть кто» он сам себя назвал авиационным инженером, хотя никогда им не был. Он родился в 1867 году в штате Айдахо на берегу Большого Медвежьего озера, но иногда утверждал, без всяких доказательств, что родился в Калифорнии. Своей матерью он в разные годы называл двух разных женщин, хотя неясно, кто из них была настоящей. Его отец, мормон датского происхождения, женился на двух сестрах; одна из них родила Гутзона, но потом ушла из семьи, а другая воспитала его как собственного сына. По натуре он был чрезвычайно вспыльчив и сварлив. «Моя жизнь – это война одного человека», – любил повторять он.

Борглум рос преимущественно в Небраске. В молодости он работал машинистом и учеником литографа, но потом решил заниматься искусством. Он брал уроки у одной женщины из Лос-Анджелеса по имени Лиза Путнэм и потом даже женился на ней, хотя она была старше его на восемнадцать лет. Вместе они переехали в Париж, где Борглум обучался скульптуре (одним из его учителей был Огюст Роден). В Европе Борглум прожил одиннадцать лет, после чего бросил жену и вернулся в Соединенные Штаты, где быстро прославился как скульптор.