Мир, который сгинул - Ник Харкуэй

Я раздумываю над его словами и вдруг слышу собственный голос: тихий, но уверенный.

– Ты прав, – говорю я и встаю.

Все смотрят на меня. Опять в моей жизни наступил такой момент (как в кабинете Криспина Хера), когда я вроде бы могу принять любое решение, но на деле выход только один. Я бы мог, к примеру, остановиться и скользнуть обратно в тень. Или успокоить бея, воздвигнуть мост между двумя сторонами и тем самым сыграть на руку Фаст и ван Минцу. Но бей прав. Это плохо. Это ужасно и неправильно. Не знаю, смогут ли люди Найденной Тысячи (так мы называем их между собой; Эллин Фаст никак их не называет, потому что у не-людей не может быть имен) с нами ужиться. Не знаю, какие они на самом деле, – вдруг выяснится, что их рацион состоит исключительно из младенцев и щенячьей крови (если это так, то младенцев можно попробовать чем-то заменить, а щенята… Они милые, но я готов изводить сотню-другую собак в год на табаско для монстров, если это остановит геноцид). В одном я уверен: моей помощи Фаст не дождется. Во мне нашлась черта, которую я не намерен переступать. К собственному удивлению, я срываю с плеча нашивку «Трубоукладчика-90» и бросаю на стол. Эллин Фаст хочет что-то сказать – жестом ее останавливаю:

– Я пас. Так нельзя. Пошли вы в жопу, если думаете иначе, и пусть жопа будет очень глубокой, раз вы просите меня убивать. Безопасный мир надо строить по-другому, а мы здесь именно для этого. – Я оглядываюсь на Захир-бея и вижу в его глазах яркий огонек надежды и каплю гордости. Я киваю, он кивает в ответ. Правильно, так их!

И я выхожу за дверь, молясь, чтобы Ли меня поняла. Теперь я безработный, как никогда, и домой идти будет очень одиноко. Вдруг за моей спиной раздается странный звук: шлеп-шлеп-шлеп, словно утки взбесились. Гонзо, Джим, Салли и Тобмори Трент тоже сорвали нашивки и побросали их на стол, и мы уходим все разом. Вместе с этой новостью по «Трубоукладчику-90» разносится звук рвущейся материи и недовольные возгласы, а к концу дня вся наша команда и многие другие устраивают забастовку.

Тайна человеческой математики – как ни дели народ, на две ли части, на десять, выбери из толпы одних неугодных или отмежуй группу случайных людей – как только общество сложится, в нем обязательно найдутся два-три человека скромной наружности с талантом забастовщика в крови. Достаточно зайти в цех, проорать «ВСЕЕЕЕЕ ЗА МНОООЙ!» и уверенно возглавить толпу, как рядом уже шагает судомойка из столовой и заводит бодрую речевку: «Два, четыре, шесть, восемь! Мы людей в беде не бросим! Грянем дружно, враг не спит! Долой Компанию и геноцид!» – а бледный парень в вязаном свитере раздает плакаты и показывает людям, где лучше встать, чтобы причинить максимальный ущерб. Когда вы добираетесь до Клубной комнаты (ex officio[12] штаб-квартиры Забастовочного Комитета), все уже готово для открытого заседания, а бледнолицый составил из ваших обид повестку дня.

Батист Вазиль и его ребята обеспечивают безопасность. Похоже, они в свое время подавили немало забастовок – вопреки собственным политическим убеждениям, твердо заверяет меня француз, и будь добр, надень-ка вот эту шапку, чтобы не так выделяться, а то мы… пардон, они первым делом убирают самых заметных. Самое любопытное, что все забастовщики питают к Найденной Тысяче двойственные чувства. Многие относятся к ним подозрительно – и, возможно, они правы. Соль в том, громко заявляет Томми Лапланд перед восхищенной толпой гражданских, что нельзя убивать людей только потому, что мы им не доверяем. В этом отличие хороших людей от плохих. Затем на помост (два связанных друг с другом чемодана, которые два часа назад служили нам столом) поднимается Ларри Таск с собачкой Дорой в руках и откашливается.

– Я мало что знаю… – Тут ему приходится повторить, потому он забыл включить мегафон: – Говорю, я мало что знаю! И оратор из меня неважнецкий. – Дора фыркает в мегафон, и толпа приветствует отважную псину одобрительным ревом. – Но вы все слышали мою историю, что я сделал с Паскалем Тимбери. – Ларри Таск на секунду опускает голову. Когда он вспоминает Паскаля без подробностей с извлечением Доры из его брюха, он по нему скучает и не стыдится рассказать об этом за стаканчиком чего-нибудь горячительного. – Ну да дело это прошлое… Я не ручаюсь, что теперь поступил бы иначе. Штука в том… – Он замолкает на очередных овациях. – Штука вот в чем: я это сделал сгоряча. Все случилось внезапно, я просто вспорол ему брюхо и вытащил оттуда Дору, ведь, кроме нее, у меня никого нет. Я убил своего друга, потому что испугался и растерялся, ведь он сожрал ту, кого я любил. Это одно. А тут совсем другое. Они хотят разрушить дома людей (людей, как Паскаль), а их самих отдать ученым вроде тех, что заварили всю кашу – мы, кстати, им помогали, не забывайте, – только потому, что нам страшно. Не знаю, как вы, но я такой грех на душу брать не стану. Не хочу половину жизни бояться, а вторую половину – мучиться совестью.

Не успевает он сесть, как Дора пронзительно тявкает в мегафон, и поднимается такой рев, что стены дрожат. От волнения Дора тявкает снова и снова, и на волне всеобщего негодования разносится вердикт: «Трубоукладчик-90» на это не пойдет. Ни сегодня, ни когда-либо. Нет, нет, нет, нет! Именно так начинаются все революции.

Я ищу взглядом Захир-бея, но нигде его не вижу. Это, в первую очередь, его победа. Но они с катирцами, наверное, закатили отдельный праздник или работают. В любом случае, открытое заседание переходит в вечеринку (завтра никому не надо на работу), на моем плече – прохладная ладонь, а на щеке – поцелуй. Ли рядом и гордится мной. Я могу свернуть горы.

Фаст и ван Минцу потребовалось тридцать часов, чтобы привести откуда-то спецотряд засранцев. Мы преграждаем им путь. Если быть бою, мы не вступим в него первыми. На карте леса нарисована красная линия: попробуют ее перейти – им несдобровать. Одной рукой я беру за руку Ли, второй – Энни Быка. Мы образуем живую цепь и не уступим ни фута. Пусть идут по нам. Откровенно говоря, наш пацифизм ставят под сомнение танк Вазиля и десяток небольших взрывных устройств, раскиданных у нас за спиной. Забастовочный комитет всеми руками «за» мирное урегулирование конфликта, но, когда вражеских солдат направляют на кратковременную операцию, с пацифизмом возникают известные проблемы. Вас могут переехать, а извиниться позже, когда дело сделано. Пассивное сопротивление – долгосрочная игра и работает только с людьми – не с машинами.

Главный ублюдок метрах в пятидесяти от нас и прет полным ходом, когда из леса выходит Тобмори Трент с беспечной улыбочкой на лице.

– Пропустите их, – говорит он.

Мы молча глазеем на Трента. Он едва сдерживает смех.

– Я серьезно – пропустите. Все будет хорошо.

И мы пропускаем. Разворачиваемся и идем к деревне вместе с ее мнимыми разрушителями. Только у частокола до нас доходит смысл шутки.

На главной площади и повсюду – следы. От тяжелых дорожных чемоданов и колесиков, от визжащих шин. Широкий грязный след ведет прочь из деревни, на просторы Нереального мира, куда мы не поедем. Очень знакомая картина. Здешних жителей эвакуировала армия на маленьких городских машинах, действующая слаженно и быстро. У меня перед глазами рисуется образ яркой революции – «роллс-ройс» бургундского цвета среди пестрых «субару» и «шкод», веселые поющие пираты и их предводитель, выкрадывающие Найденную Тысячу прямо из-под носа Системы. Фаст и ван Минц яростно топают ногами. Они ищут, кого бы наказать или оборать. Поведение нерациональное, но вполне предсказуемое. Многие на их месте вели бы себя так же.