Мир, который сгинул - Ник Харкуэй

– Там какой-то шум, – говорит Эллин Фаст.

Рикардо ван Минц, почему-то одетый в камуфляжный костюм для пустыни, входит в дом.

Что-то мне это напоминает… Вооруженные силы в бессмысленной погоне за беем и его приспешниками. Обыск пустого дома. У меня на черепушке зачесался старый шрам. О… Я наблюдаю за Рикардо ванн Минцем почти сочувственно. На секунду в дверях, прямо под притолокой, мелькает знакомый свирепый оскал и хвост ершиком. Ван Минц ничего не видит.

Я закрываю глаза и считаю до трех. Высокооплачиваемый начальник принимается орать на сексуально неудовлетворенного дикого кота. Интересно, его специально привезли для этой цели? Я начинаю хохотать.

Рикардо ван Минц вылетает из дома с бешеным зверем на голове, у которого (у кота, а не у ванн Минца) нет одного уха и почти нет носа. Эллин Фаст злобно косится на меня и идет за коллегой. О, как я уволен! Впрочем, пустяки – вчера я ушел сам.

Вечером мы собираем вещи и покидаем «Трубоукладчик-90»: едем обратно вдоль Трубы и спим прямо в машинах. Несколько дней возвращаемся по притокам к главной Трубе, пока не доезжаем до занюханного бара, притулившегося за горсткой ветхих домов, которые маскируются под город. Надпись на дорожном знаке гласит: «Эксмур вам рад». Ну-ну, конечно. Скорее, Эксмуру не нравится ваша рожа, но он решил пока не убивать вас топорищем. В кои-то веки можно остановиться и спросить себя, кем мы стали.

Паркуемся, потягиваемся и осматриваем на редкость безобразное поселение. Крепко воняет свиньями, в отдалении стоит жуткий бар. Салли Калпеппер, которая несколько месяцев назад догадалась, что конец рано или поздно наступит, а теперь понимает, что ван минцам и фастам всегда будут нужны наемники, ставит нам пиво и заявляет: отныне мы – «Частное гражданское аварийно-транспортное агентство по спасению мира», штаб-квартира будет утверждена дополнительно, можете называть меня «сэр». Джим Хепсоба сажает Орлицу на плечи, и мы оплакиваем потерянную работу плясками на бильярдном столе (среди настораживающих пятен) гадкого безымянного притона, покуда бармен не покрывает нас такой отборной и затейливой бранью, что мы невольно умолкаем.

Загадочны и непостижимы пути, какими попадает к нам письмо от Захир-бея. Оно лежит под дверью «Безымянного бара» рядом с корзиной, полной диковинных фруктов и хорошего сыра – такого я не ел с начала Сгинь-Войны. Бумага плотная, буквы идеально ровные. Так пишет человек, для которого латинский алфавит не родной: слова выписывает почтительно, словно гость в доме со светлыми коврами.

«Дорогие друзья!

Приношу свои глубочайшие извинения за то, что не успел попрощаться. Нкула настоял на тайном и скорейшем побеге, чтобы у нас было время оторваться от врагов (полагаю, теперь их следует называть так). Он умоляет заверить вас, что ничуть не сомневался в вашей честности. Напротив, так он выразил восхищение вашей верой в великую цель, которую преследуем мы все: создание нового, лучшего мира. Даже мои люди не до конца знали, что мы задумали. Я очень хотел поделиться нашими замыслами с вами, но не осмелился принудить вас к обману тех, кто не должен о них догадываться. Вот почему я не имел возможности ни попрощаться с вами, ни пообещать радушный прием у своего очага, где бы я его ни обрел. Смею заверить, что для вас двери моего дома всегда открыты.

Люди Аддэ-Катира и Найденной Тысячи отправляются за новыми приключениями. Мы вырвемся из хватки Трубы и посмотрим, что будет. Как изменит нас жизнь в новом мире, способном выявлять людскую сущность и бить по нам нашими собственными страхами? Найденная Тысяча считает, что это не так трудно и уж точно не опасней жизни во власти «Джоргмунда», где безликие люди «сверху» могут в любой миг случайно тебя уничтожить или лишить гражданских прав. Прошу вас задуматься: «Что такое Компания, и во что она может превратиться? В чем ее сила, и где источник этой силы? Какое место я занимаю в ее планах?» Если ответы покажутся вам неприятными, найдите нас – мы всегда вам рады.

Рао и Веда Цур шлют вам горячий привет и любовь, к которой я прилагаю и свою – надеюсь, вы не сочтете ее пустышкой. Для весомости – в качестве крошечной взятки – прилагаю лучшую местную продукцию. О сыроварне, конечно, речи не идет: козы еще не скоро оклемаются с дороги, но, надеюсь, это вкус наших грядущих достижений. Захир ибн Соломон аль-Баркук будет гордиться сыром своего народа. Вероятно, Златоухий бей сейчас волчком вертится в исчезнувшей могиле. С другой стороны, я – вождь единственной революции нового мира, и это должно сокращать количество оборотов в минуту.

В ожидании новой встречи, остаюсь

вашим верным другом,

Захир ибн Соломон аль-Баркук бей,

Фриман».

Мы съели сыр – каждому досталось по кусочку – и умяли фрукты. Даже поделились с барменом Флинном, за что тот поклялся нам в вечной дружбе (да в таких выражениях, что у меня волосы дыбом встали). Затем мы спрятали письмо – наш тайный путь к отступлению и последнюю надежду – в ящик за барной стойкой. Две недели спустя зазвонил телефон Салли Калпеппер. В каком-то городке произошел пролив опасных веществ, да вдобавок на них напали бандиты.

Мы взялись за задание. Выполнили его хорошо. Получили следующее.

С тех пор потекла обычная жизнь; дни сами по себе коротки, но, когда начинаешь их считать, каким-то чудом они сливаются в года. Мы нашли себе дома, покрасили заборы и двери, краска со временем облупилась, и мы покрасили их заново. Однажды на Рождество Сэмюэль П. сделал предложение Сафире – она его не приняла. Год спустя он попытался вновь, и ее дядюшка спустил на Сэмюэля П. собак. Томми Лапланд нашел в паху седой волос и кинулся в «Безымянный бар» всем его показывать. В процессе мы увидели его знаменитый безобразный прибор, и Тобмори Трент заявил, что впервые сожалеет об уцелевшем глазе. Салли Калпеппер посуровела, похорошела и съехалась с Джимом. Батист Вазиль выстроил оранжерею и сделал вино, от которого несло пеплом и рыбьими костями. Мы соврали, что оно отменное, после чего Вазиль изрядно накачался своим «Премье Крю» и разворотил виноградник танком. Энни Бык начала коллекционировать игрушечные головы. У нее были головы кошки, собаки, обезьянки и нескольких медвежат, но больше всего она любила слоновью, с изогнутыми бивнями из поскони и грустной улыбочкой – зверь будто скучал по тафтяной саванне и родным пеньковым травам. Мы никогда не спрашивали, зачем Энни эти головы, хотя было странно и жутковато наблюдать, как она расставляет их над кроватью. Словом, мы ели, пили, любили – вели обычную жизнь, как вдруг однажды загорелась Труба, и свет погас в «Безымянном баре», и Гонзо Любич впервые завел двигатель своего нового большого грузовика.

В новом грузовике еще пахло пластмассой, а теперь запахло и дальнобойщиком: недосыпом, кофе, бдительностью и спешкой. На лобовом стекле было грязное пятно с налипшими перьями, и Гонзо уже пролил фирменный эспрессо Флинна в держатель для чашек. Никакими усилиями нам не удалось избавиться от свиной вони: она пропитала сиденья, висела в воздухе, и время от времени мы чувствовали ее вкус, если, жуя шоколадку, по неосторожности открывали рот. Еще пара дней плохой дороги, без душа – и грузовик пройдет такое крещение нами, что никто не рискнет к нему приблизиться. Впрочем, запах свинарника и так обосновался здесь навсегда. Я попытался упереться пятками в ручку бардачка – ноги соскользнули. Я попробовал еще раз – бесполезно. Наш старый грузовик был чуть-чуть поменьше, так что можно было вжаться в сиденье, а для этого шикарного монстра я малость не вышел ростом.