Каждые сто лет. Роман с дневником - Анна Матвеева

За столом было невесело, папа молчал и косился на Ирин живот – очень невежливо. Мама, напротив, была чересчур обходительна с Княжной и подарила ей шкатулку, которую, как я всегда считала, она когда-нибудь подарит мне. На крышке шкатулки изображена девочка с грустными глазами, и я ещё в детстве решила, что эту девочку зовут Верочкой. А Княжне совершенно без разницы, Верочка она или нет. Ира так равнодушно скользнула взглядом по девочке, что та будто даже съёжилась от обиды. Потом Княжна открыла шкатулку и удивилась, что внутри пусто.

– Ой, это моя ошибка! – расстроилась мама. – Пустое ведь не дарят.

Сбегала к себе в комнату, принесла деньги, положила их в шкатулку и снова подала Ире. Детский сад какой-то!

– Теперь ты член нашей семьи, – торжественно сказала мама, и Княжна кивнула, не переставая жевать. Шкатулку она тут же передала Димке, но деньги, я заметила, вынула.

Папа молчал и мрачнел с каждой новой минутой, а этот проклятый Новый год всё никак не приходил. Все молчали, только мама говорила и говорила, и это было просто невыносимо – слушать, как она рассуждает, какой прекрасный всех нас ждёт год.

– Главное, чтобы стал лучше этого, – заметил папа.

Ира и Димка ушли домой сразу после того, как пробили московские куранты. Папа в это время говорил по телефону «с друзьями», а я помогала маме убирать со стола и думала, что когда-нибудь она обязательно узнает, какие это «друзья». Но я не догадывалась, что это «когда-нибудь» наступит так скоро! Прямо на следующий день.

Мама и папа разругались с утра пораньше, когда весь город ещё спал. Я проснулась оттого, что мои интеллигентные родители кричали друг на друга, а потом мама начала плакать. Повторяла:

– Ну как ты не понимаешь, нам надо смириться и полюбить эту девочку, потому что её любит наш сын!

Отец отвечал каким-то чужим, звенящим голосом:

– Вера, ты там со своими деревьями совсем утратила связь с действительностью! Эта «девочка», как ты выражаешься, дочь больного психопата, алкоголичка и дрянь. Дмитрий потом одумается, обязательно одумается, но будет поздно. Нам надо спасать его, а мы фамильные шкатулки дарим! Тьфу!

– А, так ты шкатулку пожалел! Господи, я и не думала, что ты такой мелочный… И при чём тут мои деревья? Они, по крайней мере, не такие жестокие.

– Сама же всю жизнь говоришь, что у деревьев всё как у людей!

Они спорили и кричали друг на друга, а я лежала в своей кровати, вытягивая нитки из пододеяльника, и не думала, что порчу «хорошую вещь». Встала уже после того, как отец хлопнул дверью и ушёл из дома.

Заплаканная мама стояла у окна. Я хотела обнять её, но она отшатнулась, выставив перед собой ладонь:

– Не надо! Всё в порядке. Он давно должен был уйти, жаль, что время выбрал неудачное.

Отец пришёл через три дня, за вещами. Я как раз была дома, а мама – у Димки с Ирой, она там делала ремонт («малышу нужны чистота и комфорт»). Димка помогал ей, когда не работал, а Княжна валялась в кровати и смотрела по телику повтор телесериала «Спрут». В спальне Димка наклеил обои неправильно, так что букеты смотрят головками вниз, и мама переживает, что это дурная примета…

Я в тот дом приходить не хотела, да мне и некогда было – сдавала первую сессию, которая никого, кроме меня, не интересовала. Отец, складывая книги в коробку, спросил, как экзамены, но это был вопрос вроде французского «са ва», не требующий ответа. Мама вообще, по-моему, забыла о моей учёбе, у неё теперь были Димка, Княжна и ремонт…

– Ты знала, что у отца кто-то есть? – спросила она как-то на днях. Я промямлила, что догадывалась, а мама усмехнулась:

– Ну, я-то давно была в курсе и всё-таки надеялась, что он одумается. И эта его… должна понимать, что нельзя так поступать с чужими детьми.

Я была поражена. Я ведь считала, что мама даже понятия не имеет о второй папиной семье, жалела её, а она только делала вид, что ничего не происходит! По-моему, это жуткое лицемерие.

– Много ты понимаешь, – махнула рукой мама. – Ради детей чего только не вытерпишь… Даже ради чужих, а о своих-то что уж говорить.

Оказывается, ей приходили анонимные письма. Я раньше считала, что такие письма придумывают в редакции журнала «Крокодил» (там было много карикатур про анонимки), но нет, они существуют взаправду. Маме даже сообщили домашний адрес Александры Петровны и описали, как выглядит Танечка. Предлагали «разобрать» поведение мужа на заседании парткома, но, во-первых, папа у нас беспартийный, а во-вторых, мама даже не удостоила анонимщика ответом (ему надо было отвечать на адрес «Главпочтамт, до востребования, Иванову»).

– Кто-то из института обеспокоился, – сказала мама, и я подумала, что «Иванов» – это, наверное, Марианна Аркадьевна, смотрительница музея. – Но это было ниже моего достоинства – ходить и шпионить за ними, – добавила она так поспешно, что я сразу поняла: ходила и шпионила.

Видела, как Танечка возвращается из школы со своим красивым портфелем. Видела, как папа обнимает Александру Петровну за талию, входя в подъезд на Волгоградской. Мама стояла под какой-нибудь лиственницей или другим деревом – своим вечным защитником – и смотрела, как на третьем этаже в спальне включают свет и папа задёргивает шторы точно так же решительно, одним движением, как он это делает дома… А потом мама шла домой, готовила ужин, гладила бельё, проверяла у нас уроки и садилась за стол писать свою вечную диссертацию про кладодии и филлокладии редких видов деревьев – объект постоянных папиных шуток…

«У Серёжи вся жизнь – камни, а у меня – деревья» – так говорила мама своим друзьям, которые раньше бывали в нашем доме чуть не каждую неделю. «И что у нас может быть общего?» – подхватывал шутку папа. Димка однажды на полном серьёзе сказал: общим может стать окаменевшее дерево. Родители тогда так смеялись…

На свадьбу отец не пришёл, но попросил меня передать молодым конверт с деньгами. Димка весь пошёл пятнами, когда я вручила ему отцовский подарок, буркнул: ничего нам от него не надо! Но Ира положила брату руку на плечо, что-то шепнула на ухо, и он всё-таки взял конверт и тут же отдал его Таракановой…

Отмечали в ресторане «Старая крепость», на вокзале. Там был заказан отдельный зал, и музыка была своя, и фотограф (я боялась, что приедет папа Рината, но это был незнакомый бородатый мужик, от которого густо пахло «Беломором»). Приехала Ирина мать из деревни: постаревшая, жалкая, она с порога бухнулась перед нашей мамой на колени и стала просить у неё прощения. Бедная мама поднимала Татьяну Николаевну с пола, а та цеплялась за мамины ноги и наделала ей затяжек на колготках. Ира свою мать почти не замечала, впрочем, она почти никого и ничего не замечала и пила наравне с мужиками, хотя живот у неё упирался прямо в стол.

– Ирочка, может, не стоит так усердствовать? – волновалась наша мама, но Княжна отмахнулась:

– Не бойтесь, тёть Вер, мне врач разрешил! – Что это за врач такой, интересно, который разрешает беременным пить водку на собственной свадьбе?