Хозяйка Империи - Раймонд Фейст

Испытывая благодарное облегчение оттого, что ее ловкий черноволосый любовник сумел незаметно скрыться, Камлио вздохнула и обратила всевозможные ухищрения своего искусства на престарелого хозяина: угодить ему бывало порой весьма трудно.

По другую сторону окна, скрытый от взоров завесой из вьющихся растений и стеной неухоженных кустов акаси. Мастер внимательно прислушивался к звукам, доносившимся из спальни. Испытывая смешанное чувство облегчения и не свойственного ему гнева, он бесшумно облачился в свою одежду. Он солгал только в одном: мысли о Маре никогда не оставляли его. С того дня, когда он присягнул на верность Акоме, Мара стала основой всей его жизни.

Но эта девушка, в немалой степени испорченная, приученная не замечать презрения, окружающего шлюху из Круга Зыбкой Жизни, затронула его душу. Его чувство к ней было искренним, и это само по себе вызвало тревогу. Аракаси постарался отогнать воспоминания о длинных блестящих волосах Камлио и о ее прозрачных, как изумруд, зеленых глазах. До того как он сможет освободить ее, он должен выполнить порученное ему дело. Ибо сведения, которыми она его обогатила в наивном убеждении, что просто открыла один из семейных секретов, заключали в себе нечто более важное; возможное место пребывания гарема Обехана — вожака убийц. Тонкая нить связи с сестрой, которую Камлио сумела сохранить для обмена редкими и малозначительными сообщениями, таила в себе гораздо более грозную опасность, чем она предполагала.

Аракаси потребовались месяцы, чтобы проследить истоки слухов о девушке необычайной красоты — сестре другой девушки, купленной неким торговцем, который, по предположениям Аракаси, был агентом Братства. К нынешнему дню этот торговец успел расстаться с жизнью, что было неминуемым — хотя и побочным — следствием раскрытия Мастером его секрета. Однако сам факт приобретения столь дорогой куртизанки служил для Аракаси почти бесспорным свидетельством, что она, должно быть, принадлежит Обехану или одному из его ближайших сподвижников.

И то, что ее отослали в Онтосет, придавало всему особый смысл. Для посланцев преступной общины было безопасней обустроить свое логово подальше от того места, где они встречались с нужными им людьми, — скромного капища за стенами храма Туракаму. Аракаси и сам пользовался услугами многих агентов, предполагавших, что его основная база находится в Джамаре или Янкоре, поскольку оттуда отправлялись все получаемые ими послания.

Аракаси не поддался искушению немедленно двинуться в Онтосет и провел драгоценные недели в Кентосани, выискивая сестру той девушки. Еще несколько недель Мастер присматривался к Камлио, прежде чем дал ей знать о своем существовании. Обдуманно уклоняясь от прямых ответов на ее вопросы и ограничиваясь туманными ссылками на какие-то превратности судьбы, он внушил ей представление о себе как об отпрыске знатного рода, опустившемся до низов общества в результате любовного приключения.

Поскольку он раз за разом рисковал навлечь на себя позорную смерть в петле только ради того, чтобы увидеть ее, Камлио наконец смилостивилась и согласилась принять его в своей постели.

Не будь ее, Аракаси мог бы провести в поисках всю жизнь, так и не обнаружив зацепку, которая направила бы его в нужную сторону. Пока Мастер сидел, неподвижный как камень, ожидая наступления сумерек и удобного случая, чтобы унести ноги, он размышлял, сколь многим обязан девушке, специально обученной одному ремеслу — служить игрушкой в постели. Он понимал, что должен оставить эту девушку и никогда больше с ней не встречаться, но что-то в нем сопротивлялось доводам рассудка. Теперь новый страх холодил сердце: что если он упросит Мару вмешаться и выкупить контракт Камлио, а та, оказавшись свободной, просто высмеет и его самого, и его искреннюю заботу о ней?

Представить такой поворот событий было для него очень просто: он сам воспитывался женщинами Круга Зыбкой Жизни, и ему было хорошо известно, что такое презрение куртизанки. Он сидел неподвижно, как изваяние, за стеной разросшихся кустов, не имея возможности отогнать назойливых насекомых и страдая от судорог в онемевших мускулах.

Он вздохнул и закрыл глаза, но заткнуть уши не мог и потому был вынужден слушать все звуки, доносящиеся из спальни: Камлио пришлось долго стараться, чтобы удовлетворить похоть дряхлого старца, не способного взять на себя хотя бы часть необходимых усилий. Мучительное для Аракаси ожидание казалось бесконечным. Только уверившись, что старый хозяин заснул, Мастер бесшумно удалился, унося с собой яркие, живые воспоминания и тревожное сознание того, что Камлио завладела частичкой его сердца. Питать к ней какие-то чувства было чистейшим безрассудством: любые привязанности к кому-либо вне Акомы делали его уязвимым. А если так случится, то уязвимой окажется и властительница Мара.

* * *

Гонец отвесил положенный поклон, но заговорил не сразу. Он еще не успел отдышаться после бега по холмам, примыкающим к границе поместья; можно было подумать, что он просто пытается совладать со своим дыханием, если бы не напряженно стиснутые руки и не печаль в темных глазах, устремленных на Хокану.

Наследник Шиндзаваи был не из тех, кто боится взглянуть в лицо беде. В военных походах он твердо усвоил, что препятствия необходимо выявлять сразу и преодолевать их, иначе враги сумеют нащупать слабое место и обратят его себе на пользу.

— Плохие новости? — быстро спросил он. — Рассказывай.

Все такой же безмолвный, посланец с коротким поклоном извлек свиток из дорожного футляра — трубки из костяных полосок, скрепленных шнурками между собой. Как только Хокану увидел красную полосу, окаймляющую документ, он понял: получена весть о смерти, и, еще не сломав печать, уже догадался, что имя, начертанное на свитке, — это имя его отца.

Горе обрушилось на него, словно камень на голову. Его отец мертв. Человек, который понимал его, как никто другой. Человек, который усыновил Хокану, когда его кровного отца приняли в Ассамблею магов, и воспитал его с такой любовью, какая не всякому родному сыну выпадает на долю.

Больше никогда не будет неторопливых полуночных бесед за кубком с квайетовым пивом; не будет и утренних шуток насчет прискорбного похмелья. Не будет ни ученых дискуссий, ни строгих выговоров, ни разделенного ликования после одержанных побед. Внук, который скоро появится на свет, не увидит лица своего деда.

Борясь с внезапно подступившими слезами, Хокану механическим движением отпустил гонца. Словно по волшебству, появился Джайкен, который без лишней суеты позаботился о том, чтобы вестнику горя дали подкрепиться с дороги, и вручил ему костяную бирку — свидетельство исполненного поручения. Покончив с необходимыми хлопотами, управляющий вернулся к мужу своей госпожи и притих в ожидании.

Хокану так и сидел, не изменив позы, сжимая в кулаке смятый свиток с красной каймой.

— Дурные вести?.. — участливо предположил Джайкен.

— Мой отец… — сдавленным голосом проговорил Хокану. — Умер во сне, без мучений, естественной смертью. — Он на мгновение прикрыл глаза, снова открыл их и добавил: