Дети Божии - Мэри Дориа Расселл

скрестив ноги на землю, она открыла новый компьютер и вошла в командную систему «Магеллана», сконцентрировавшись на снятых на последней неделе космических фотографиях метеорологической обстановки.

– Должно быть, они уничтожили все деревни, в которых были огороды, – бесстрастно сообщила она Супаари, прослеживая направления культурной диффузии, обнаруженные Энн Эдвардс несколько лет назад.

– Но никаких садов больше нет, – жалобным тоном произнес Канчай, глядя в сторону своей уничтоженной деревни. – Мы больше не сажали еду.

– Уничтожено каждое место, к которому могли прикоснуться мы, иноземцы, и ты тоже, – проговорила София, посмотрев на Супаари.

– Все мои деревни, – шептал он. – Кашан, ЛаНжери, Риалнер. И все их жители…

– Кто может носить столько лент? – спросил ошеломленный Канчай. – Почему они сделали это? Кто дал им право?

– Очевидно, новый Высочайший, – пояснила Джалао голосом столь же пустым, как и голос Софии. – Владыки говорят, что он не справляется со своими обязанностями. Ему следовало восстановить равновесие, устранить все следы иноземного и преступного влияния со своих территорий.

– Но он же сказал, что на юге восстановлен порядок! – выкрикнул Канчай. – По радио же говорили… – Канчай повернулся и посмотрел на Софию и Джалао.

– Что дает им право? – спросил он, и, когда никто не ответил, Канчай в три шага преодолел расстояние, отделявшее его от Супаари, и нанес жана’ата жестокий удар.

– Что дает тебе право? – выкрикнул он.

– Канчай! – попыталась остановить его София, выведенная произошедшим из немоты.

– Что дает тебе право? – крикнул Канчай, но прежде чем жана’ата сумел выдавить из себя какой-то ответ, гнев рунаo вылился потоком раскаленной лавы, и теперь он только повторял и повторял эти слова: «Что дает тебе право?» – сопровождая каждый раз новым ударом по залитому кровью лицу Супаари, только отступавшего, но даже не пытавшегося защититься.

Белая от ужаса, София вскочила и попыталась руками остановить Канчая. Он стряхнул ее, как тряпичную куклу, не остановившись при этом ни на одно мгновение.

– Канчай! – завизжала потрясенная София и снова попыталась встать между обоими мужчинами, однако кто-то из них толкнул ее обратно на землю.

– Джалао! – крикнула она, не пытаясь встать, лицо ее теперь было забрызгано кровью. – Сделай что-нибудь! Он убьет Супаари!

Какое-то время, наверное целую вечность, Джалао стояла с открытым ртом, не имея сил шевельнуться, но наконец пришла в себя и оттащила Канчая от окровавленного жана’ата.

Потрясенные до бесчувствия, все они стояли, лежали, сидели, не двигаясь с места, до тех пор пока не утихли звуки рыданий Канчая. Только после этого Супаари поднялся на ноги, сплюнул кровь и утер рот тыльной стороной ладони. Он медленно оглянулся по сторонам, словно отыскивая нечто такое, чего более найти не мог; после чего оперся на хвост, измученный и потерянный. После чего отправился прочь от руин Кашана, с пустыми руками и пустым сердцем.

Следуют за ним остальные или нет, ему было безразлично. Он не ел; кусок в горло не лез. Горе лишало его сил не в меньшей мере, чем липкий запах горелого мяса, въевшийся в его шерсть, несмотря на два проливных дождя, насквозь промочивших его. Даже запах малого ребенка, его дочери, не смог изгнать запах смерти; когда все они соединились на краю леса, он отказался брать на руки Хэ’эналу. Он не хотел заражать свое дитя тем, что ее народ… тем, что его народ… тем, что он натворил.

Когда они наконец вернулись в Труча Сай, он слишком глубоко погрузился в свою вину, чтобы слышать то, что ему говорили. Он сел на краю поляны, не позволяя никому прикасаться к нему, не позволяя даже смыть запах с его шерсти. «Что дает нам право? – спрашивал он себя в ночную пору, когда мрак небесный соответствовал мраку, царившему в его сердце. – Так что же дает нам право?»

Он не смог уснуть в ту первую ночь, снова проведенную среди руна; и, когда рассвело настолько, что он смог видеть, ушел, прежде чем руна встали. Рунаo так и не смогли выследить его, a он искренне верил, что смерть сама найдет его в лесу, если он подождет достаточно долго. Несчетные дни он скитался в черном забвении, ни о чем не думая, пока было светло, ложась отдохнуть там, где усталость и голод одолевали его. В ту последнюю ночь, когда желудок его взвыл от собственной пустоты, он, не оглядываясь по сторонам, слепо опустился на землю возле недавно покинутого гнезда тинпер. Гнездо буквально кишело мелкими злобными кхимали, и пока он спал, они пробрались в его шерсть и впились в его кожу, высасывая кровь. Он один раз проснулся посреди ночи от физической боли, истекая кровью из тысяч мелких ранок, но не стал шевелиться или пытаться стряхнуть паразитов с тела.

Уже недолго осталось, подумал он с некоторым облегчением. После чего не то чтобы уснул, но скорее потерял сознание. Той ночью шел дождь. Грома он не слышал.

И лишь утром, когда яркий золотой луч пробился сквозь маленькую брешь в густой листве и коснулся его лица, он, промокший, свернувшийся клубком на лесной подстилке, не поднимая головы и тупо глядя, проводил взглядом отряд кхимали, пробиравшийся сквозь миниатюрный лес на его запястье. Они не выпьют достаточно крови, чтобы погубить своего хозяина, подумал Супаари, жалея о том, что пережил эту ночь, и чувствуя отвращение при виде членистых панцирей этих напившихся крови отвратительных тварей. Они пьют кровь и меда не производят. Как и все паразиты. Они…

Он сел, моргнул…

Голова его кружилась, он едва не умирал от голода. Однако голова его в этот миг была совершенно чиста. Чувство это, как он потом расскажет Софии, нельзя было назвать безмятежностью – хотя он знал уже тогда, что безмятежность станет ему наградой, когда он исполнит свою часть плана. Чувствовал он тогда радость. Ему казалось, что все вокруг него обрело совершенство, что сам он, лес и кхимали сделались чем-то единым, общей частью странного блеска. Солнечный луч, проникавший сквозь малую прореху над головой, также казался откровением. Смятение и горе рассеялись, как облака, позволив этому… озарению пронзить… Он мог представить все, что его ждет: шаги, которые следует предпринять, путь, который предстоит пройти, окончание пути. Ему остается только прожить этот путь.

Все стало теперь ему ясно.

Впрочем, счастье длилось недолго, однако теперь он знал, что никогда более не станет прежним. Когда оно прошло, Супаари поднялся на ноги, не ощущая головокружения.

Сильный запах привлек его внимание; какой-то зверь умер сегодня неподалеку в подлеске. Не размышляя, он пригнулся, чтобы обследовать окрестности, медленно повернулся, ометая хвостом растительность, для равновесия вытянув вперед руки,