Опальная красавица - Елена Арсеньева

Иногда ему казалось, что вместе с Арсением и впрямь погибВук Москов. Он умер для Сербии, он оплакан ею – а значит, он умер и для АлексеяИзмайлова и не может воскреснуть и вернуться. Словно бы некие двери сомкнулись– двери Сербии, двери гайдукского прошлого, оставив ему на память толькозеленый крестьянский плащ, на который он обменял в Нови-Саде монашескую рясу.Нечто подобное уже случалось с Алексеем. Он дважды назывался чужим именем – идважды проживал чужую жизнь, как если бы был не реальным человеком, а некоювыдумкою досужего рассказчика. Но он теперь вернулся к себе истинному... авсе-таки не к тому юному Алексею, который когда-то стремился в Запорожье! Этотновый человек смотрел в свое прошлое со спокойной и благодарной улыбкой, и дажеесли бы некая высшая сила дала ему возможность набело переписать некоторыечерные страницы книги его бытия, Алексей не стал бы делать этого, заисключением разве одной строчки, в которой начертано: «Лисонька». Он намеренбыл оставить в памяти только то, к чему мог обернуться без стыда и слез. Когда,еще во время пути по Сербии на восток, до него дошли слухи, что Георгий Ватравовсе не убит, а только ранен, Алексей не стал проверять эту весть. Он простопринял ее, запретив себе отягощаться сомнениями, – и продолжил путь. Георгийжив – дай бог, чтоб это было так! Тем лучше для него и для Сербии. Но Алексейдолжен по мере сил исполнить то, чему едва не помешало предательство в леснойизбушке, то, что он обещал сделать Георгию: донести до русского царя весть оположении его южнославянских братьев. После этого он будет окончательносвободен от прошлого.

Он был сильным человеком, Алексей Измайлов, и почти всесложилось именно так, как он задумал.

Вот именно – почти...

Путь его в Россию пролегал через Полтаву, и там отдядюшки-губернатора, пролившего не одну слезу над племянником, коего давнопочитали погибшим, Алексей узнал, что отец его, оставив свою подмосковную,переехал в нижегородское Измайлово, где и живет теперь вместе с дочерью. «Славабогу!» – подумал Алексей, изобразив приличное случаю изумление, ибо никому,даже дядюшке, не имел он охоты рассказывать обо всех подводных течениях своей судьбы.Во всяком случае, теперь он доподлинно знал, где искать Лисоньку.

Дядюшка оказался весьма полезен еще и тем, что ссудилоборванца племянника деньгами и платьем, а также дал ему рекомендательноеписьмо ко всесильному Никите Панину, который был верным сподвижником новойрусской императрицы в первые годы ее владычества. Да, в ту пору властьроссийская быстро переходила из рук в руки, но Алексей Измайлов был не из тех,кто отягощает себя размышлениями о праве или бесправии престолонаследников.Персону русского самодержца он воспринимал априори как помазанника божьего и недерзал оскорблять его (или ее) своими сомнениями. Русский царь, русская царица– какая разница для него и Сербии? Он узнал от Панина главное: идея серба ЮрияКрижанича, который еще в XVII веке мечтал поднять греческих подданных Турции,при их помощи очистить русским дорогу на Константинополь, воскресить древнююмонархию Палеологов и освободить Европу от турок и татар, идея, которой былвоодушевлен и Петр Великий, когда начинал кампанию 1711 года, – эта идеячрезвычайно занимала и Екатерину. С другой стороны, в начале своегоцарствования императрица меньше всего желала ссор с могущественнойАвстро-Венгрией. То есть мгновенного ответа на свои вопросы Алексей ни в коемслучае получить не мог, и Панин, с помощью Алексея составивший памятную запискуо Сербии для доклада в Иностранной коллегии, посоветовал молодому человеку показаняться устройством собственных дел в России, пообещав извещать о всяком новомповороте событий.

Алексей был доволен таким решением, он мечтал уехать изСанкт-Петербурга как можно скорее. Мечты о вечном празднике придворной жизни неотягощали его нимало. Это была не его жизнь и не его судьба!

Особенно отчетливо он ощутил это, остановившись под стенамималенькой церкви на Ильинской горе. Утихла не только та давняя августовскаябуря, мешавшая землю, воду и небо, – утихло смятение, бушевавшее в душе Алексеявсе четыре года, прошедшие с того памятного дня. Глядя на тихую,серебристо-розовую Волгу, на белый покой просторных берегов, он чувствовалдушою такой мир и тишину, что слезы счастья навернулись на глаза. Это был тотмир, про который господь сказал ученикам своим: «Мир мой даю вам...»

А церковь оказалась заперта, словно дорога к прошлому.Алексей даже и сам не знал, рад он этому или нет.

Подъехала нарядная, но заляпанная грязью карета, однако изнее никто не вышел: очевидно, увидели его напрасные попытки попасть в церковь.

Алексей стоял в задумчивости, кутаясь в плащ, поглубженадвинув треуголку: пробирал ветер. Была мысль поговорить со священником: вдругокажется тот самый, кто венчал их с Лисонькою? Может быть, он согласится, пустьи за большие деньги, уничтожить старые записи? (Да, сичевик-запорожец и дерзкийгайдук еще жили в душе Алексея!) Однако то, что церковь оказалась заперта,поколебало его. Было в этом что-то ненапрасное. Как предупреждение, к которомунеобходимо прислушаться.

Алексей покорно склонил голову. Хорошо. Сначала онповидается с Лисонькой и с отцом.

Решительно двинулся к неказистому, грязному возку.Захлопнулась дверца, кучер прикрикнул на лошадей. Тронулась и чужая карета.Алексей, усаживаясь, с любопытством прильнул к окошку, разглядывая красивуюупряжь, женский силуэт, смутно, загадочно мелькнувший за стеклом... Кучераобменялись угрюмыми взглядами, коротко ржанули лошади, кареты разъехались. ИАлексей тотчас забыл об этой мимолетной встрече, всецело отдавшись дороге –дороге домой.

* * *

Сколько раз он воображал себе эту минуту! Сколько раз виделмысленным взором страдающее лицо Лисоньки, слышал ее упреки... Нодействительность оказалась настолько иной, что оставалось только подивитьсяприхотливости Провидения, кое ошарашивает внезапностью своих даров и взысканий,словно бы с особенным удовольствием не оставляя камня на камне от нашихпредчувствий и опасений.

Когда Алексей подъехал к высокому крыльцу измайловскойусадьбы, там уже стояла легонькая, нарядная повозка. Старый лакей, с трудомсгибая спину, придерживал дверцу, а со ступенек спускался румяный черноусыйгосподин, ведя под руку стройную барышню, так укутанную в дорогие меха, словнона дворе стоял не легонький октябрьский, пронизанный солнцем морозец, а лютаяянварская стужа.