Как мыслят леса. К антропологии по ту сторону человека - Эдуардо Кон

Если большая часть этой книги была посвящена выходу за пределы человеческого непосредственно в сферу жизни, то пятая глава, «Непринужденная эффективность формы», предприняла попытку выйти за пределы сферы жизни и обратиться к странному способу функционирования форм, которые поддерживают жизнь как человеческую, так и нечеловеческую. В этой главе я рассматриваю особые свойства появления и распространения паттернов, а также их влияние на наше понимание причинной обусловленности и агентности. В ней утверждается, что форма – сама по себе реальность, возникающая в мире и усиливающаяся благодаря отличительному способу ее использования людьми и существами нечеловеческого рода.

Шестая глава – «Живое будущее (и невесомый груз мертвых)» посвящена жизни после смерти в сфере духов, находящейся по ту сторону мира живых. Ее главной задачей было понять, что эта сфера сообщает нам о продолжении жизни по ту сторону живых тел, которые ею дышат. (Стоит заметить, что дух этимологически связан с дыханием, а на языке кечуа слово самай – дыхание – означает то, что одушевляет.) В последней главе предпринята отважная попытка заглянуть по ту сторону существующего – к «общностям». Общности реальны; духи и даже сфинксы реальны; реальны и Львы. Можно сказать, что эта глава – о реальности Льва как вида и типа одновременно. Лев как «вид» (или род, или ряд поколений) – продукт жизни в ее широком понимании, а Лев как «тип» – продукт символической формы жизни человека. Внимание этой главы также обращено на эмерджентную реальность, возникающую благодаря особому сплочению этих двух видов общностей – живой по ту сторону человека и сугубо человеческой – в лесной экологии самостей.

Эмерджентная реальность, образующаяся в лесах вокруг Авилы – сфера духов – хозяев леса. Она сформирована особой конфигурацией понятия и вида. Эта реальность располагается по ту сторону леса; при этом она охватывает лесную жизнь и в то же время переплетает ее с сугубо человеческими историями множества мертвых, продолжающих обитать в лесу, населенном духами.

На протяжении всей книги я искал способы объяснения различий и новизны вопреки непрерывности. Эмерджентность — специальный термин, с помощью которого я описываю связь сквозь разрыв, тогда как «по ту сторону» – понятие более широкое и общее. Существование семиозиса по ту сторону человеческого языка напоминает нам о том, что язык связан с семиозисом живого мира, который простирается за его пределы. Существование самостей по ту сторону человека обращает внимание на тот факт, что некоторые свойства человеческой и нечеловеческой самостей неразрывно связаны. То, что за каждой жизнью стоит смерть, указывает на возможные способы нашего дальнейшего существования благодаря пространствам, предоставленным нам отсутствующими мертвыми, которые делают нас теми, кто мы есть. То, что форма простирается за пределы живого, подчеркивает непринужденное распространение паттернов, проходящих через всю нашу жизнь. Наконец, то, что духи являются реальной частью загробной жизни, выходящей за пределы земного существования, говорит нам кое-что о непрерывности и общности, присущих самой жизни.

Я надеюсь, что прохождение через эту selva selvaggia, густую и сложную дикую чащу, где слова так часто подводят нас, позволило мне в общих чертах объяснить, как леса могут мыслить. Лесное мышление усиливается плотной экологией самостей и исторически обусловленным подходом руна к взаимодействию с этой экологией.

Подход руна к лесной экологии самостей – отчасти результат их сугубо человеческой маргинализации со стороны национальной экономики, которая могла бы более справедливо связать сельские районы, такие как Авила, с центрами растущего благосостояния Эквадора. Вне всяких сомнений, большее включение в общегосударственные сети сделает способы жизнеобеспечения руна гораздо более надежными и безопасными, а изнурительные и рискованные поиски пропитания в лесу – отжившими свое и по большей части ненужными. Собственно, к этому все и идет. Спустя столько столетий Кито наконец подбирается к лесу: через развитие автомобильного сообщения по всей стране, улучшение системы здравоохранения, инфраструктуры и многое другое.

Указывая на связь между социоэкономической и политической маргинализацией и зависимостью жизнеобеспечения авильских руна от леса, я никоим образом не желаю сводить культуру к бедности (как сделали бы некоторые). К тому же, как наверняка уже стало ясно, о культуре вообще не идет речи. Более того, жители Авилы дорожат своеобразной насыщенностью своей повседневной жизни, не зависящей от экономических показателей и статистики здравоохранения, к которым некоторые могут прибегнуть для ее измерения.

Многовидовая экология самостей с отпечатком колониализма, описанная в этой книге, реальна в этнографическом и онтологическом смыслах. Однако ее существование зависит в равной мере от непрерывного процветания плотных экологий нечеловеческих существ и от людей, чья жизнь основана на проникновении в эти экологии. Если исчезнет слишком много элементов, формирующих эту экологию, особый вид жизни (включая загробную) прекратится навсегда. А нам придется найти способ скорбеть об этом отсутствии.

Это не значит, что придет конец всякой жизни: руна найдут другие способы быть человеком, в которые, возможно, снова будут вовлечены нечеловеческие существа и духи. И мы должны понять, как прислушиваться к надеждам, которые таит в себе такой вид реальности.

Обращая свое этнографическое внимание на что-то потенциально эфемерное и ускользающее – реальность особо плотной экологии самостей, одновременно «слишком человеческой» и находящейся по ту сторону человека, – я не занимаюсь спасительной антропологией. То, что я описываю, не просто исчезает; этнографический анализ этой особой системы отношений усиливает и таким образом позволяет нам осознать способы изучения живой логики, уже являющиеся частью того, как лес мыслит через «нас». И если «мы» переживем антропоцен – нашу смутную эпоху, в которой мир по ту сторону человека все больше трансформируется сугубо человеческими проявлениями, – нам придется активно развивать способы мыслить вместе с лесами и подобно им.

В связи с этим я хочу вернуться к названию данной книги – «Как мыслят леса». Я выбрал его из-за уже упомянутой переклички с книгой Леви-Брюля «Первобытное мышление», представляющей собой классический анализ анимистического мышления. В то же время я хочу подчеркнуть одно важное различие: лес мыслит; и когда «туземцы» (или другие, если уж на то пошло) думают об этом, они меняются под влиянием мыслей этого мыслящего леса. Название «Как мыслят леса» также перекликается с рассуждением Леви-Стросса о первобытном мышлении – его трудом La Pensée sauvage («Неприрученная мысль»). Леви-Стросс рассуждает о мысли, одновременно прирученной и не прирученной человеком. В этом смысле она похожа на декоративный цветок, фиалку [англ. pansy. – Ред.] – другое значение pensée, к которому шутливо отсылает это название. Несмотря на то что фиалка одомашнена, «укрощена», она остается живой – и потому дикой, так же как мы и руна, эти «прирученные индейцы». Безусловно, французское слово sauvage («дикий») этимологически связано с английским sylvan, означающим (дикий) лес, selva selvaggia.