Истина - Эдуард Хруцкий

Весь день с Пушки шли заявители. На территории отделения опять появились цыгане.

Сергей немного посидел в коридоре на старом кресле. Потом встал, скинул куртку, снял кобуру и пошел мыться.

Звонок в дверь он услышал случайно, когда на секунду убавил воду в душе.

Странно, Сергей никого не ждал. Нет, он лукавил. Уже год, как он с надеждой поглядывал на телефон и к двери спешил на случайные звонки.

Он выскочил из душа мокрый, обмотав вокруг бедер полотенце. Распахнул дверь.

На лестничной площадке стоял высокий мужик в светлом пиджаке.

— Ну? — спросил Сергей.

— Ты, что ли, Никольский?

— Ну я.

— А я Кольцов. Зайти пригласишь?

— Заходи, только я… Постой, постой… А ну ляг на пол, — засмеялся Сергей.

— Пиджак жалко.

— Ну заходи, я сейчас.

Он узнал гостя. Тот самый чекист, которого он нашел на чердаке.

Когда он вышел из ванной, то услышал приятное позвякивание на кухне. Он вошел и увидел, что Кольцов сноровисто сервирует стол. На пестрой клеенке расположилась бутылка «Смирновской».

— Слушай, Никольский, а где у тебя тарелки?

— Сейчас достану.

Через несколько минут на столе появилась обычная по нынешним временам закуска.

— Слушай… — Кольцов поднял рюмку.

— Давай без этого, без всяких благодарственных слов. Жизнь у нас с тобой такая. Давай лучше за дружбу. За нас, орлов-оперов! — Сергей чокнулся и выпил.

Закусили. На кухне на некоторое время повисло молчание. Так всегда бывает, когда встречаются симпатизирующие друг другу, но малознакомые люди.

— Ты один живешь? — спросил Кольцов.

— Как видишь, квартира родительская.

— А где же… Ты, конечно, извини.

— Да ничего. — Сергей наполнил рюмки. — Ничего. Жена ушла семь лет назад. У нее теперь хорошая семья. Муж адвокат. Машина «вольво». Дочка прекрасная… Вот так.

— Так и не женился?

— Да пробовал. Но оказалась попытка с негодными средствами.

— Не понял?

— Правильно говорят: руби дерево по себе.

— Значит, не то дерево выбрал?

— Вроде того. Она у нас свидетелем по делу проходила. Наташа Румянцева, искусствовед. Роман был. Прямо скажем, как в кино. Ну а потом… Всякое было потом. Она умница, прелестная женщина. Попали в необыкновенную ситуацию… Некий романтический выброс… Ну а потом — суровые будни земельного сыска… В общем, когда вопрос встал — идти со мной под венец или ехать на работу в парижскую галерею… В общем, как говорил классик: «Париж стоит обедни».

Сергей замолчал, не понимая, почему внезапно разоткровенничался с практически чужим человеком. Что он знал об этом парне, сидящем напротив? Но почему-то этот почти незнакомый человек с тонким, нервным лицом внушал ему доверие.

А за окном раскачивала огни летняя московская ночь. И они оба, сидящие за столом, были накрепко связаны с ней, потому что именно эти несколько часов темноты приносили беду в громадный город, лежащий за окнами квартиры.

Они пили водку и говорили о многом, а главное — о том времени, в котором пришлось жить этим двум, в сущности, молодым мужикам, выбравшим для себя неблагодарную профессию.

Ночь неслась, словно поезд к несбывшемуся завтра. И квартира Никольского стала островком в этой опасной летней ночи. Островком, на котором жили веселые и грустные люди. Прекрасные женщины и добрые мужчины, пришедшие из воспоминаний.

Здесь было много солнца, поэтому зелень холмов казалась особенно яркой. Было радостно-празднично, словно всех, кто томился на площадке у автобусов, через несколько минут ожидает нежданная радость.

Борис снял очки, посмотрел в празднично-голубое бездонное небо. Оно казалось невесомым и чуть зыбким.

Давно он не видел такого чудного неба, а может быть, просто не замечал его.

Нет, замечал. В Африке оно было тревожным и плотным, в Москве — задымленным. А тут прямо озеро Чад.

Он сидел на скамейке у бара, курил бездумно, ожидая, когда появится Лобанов.

А вот и он. По тому, как шел к нему бывший полковник, по походке торопливой, так не свойственной его вальяжному облику, Кондрашов понял: что-то случилось.

Лобанов подошел и опустился на скамейку рядом.

— На погранпункте дежурят дозиметристы.

— Понятно. — Кондрашов бросил сигарету.

В Москве, когда готовили операцию, ушлый Вдовин предусмотрел и этот вариант. Был сделан точный макет пограничного пункта. Досконально изучена карта. Перейти границу никаких проблем не составляло, тем более что в запасе у Капитана были вполне надежные документы с отметкой чешских и немецких пограничников.

А госграница в нашем понимании — с колючей проволокой, контрольно-следовой полосой, доблестными пограничниками и их верными собаками — давно уже была отменена.

Чехия рвалась в Европу, платя за свое желание равенства наплывом нелегальных эмигрантов со всей Европы.

Возможно, когда-нибудь те, кто в милой Чехословакии мечтал о добрых старых временах правления Бенеша, забывая о том, что независимость страны была слишком зыбкой, поймут, что продавшая их немцам цивилизованная Европа вновь может использовать маленькие страны в качестве разменной монеты при новой угрозе со стороны любого агрессора. Но пока чехи не понимают этого и упиваются независимостью и своей близостью с НАТО.

Борис подумал об этом, разглядывая игрушечные домики баров, гордого льва, приколоченного к стене погранпункта, чешский трехцветный флажок, выцветший на солнце. Конечно, судьба чехов его волнует, но собственные дела заботят больше.

Нет, не зря он разглядывал этот райский уголок. Вон они, конкуренты. Бойцы Китайца или еще какого-нибудь отвязанного зэка. Устроились удобно у своих машин, прямо на нейтралке.

Не хочешь, а запоешь. Интересно, что они будут делать?

— Пошли, — подмигнул Борис Лобанову.

— Начнем, благословясь.

Прямо у бара двое местных работяг готовились начать трассировку.

Они сложили кучу гладких, прекрасно заточенных с двух сторон колышков, принесли моток проволоки. Сложили и ушли.

Капитан взял пару колышков, повертел в руках, спрятал в сумку, подобрал небольшой моточек проволоки.

Лобанов с интересом наблюдал за ним, но не спрашивал, для чего ему понадобились эти причиндалы. Раз берет, значит, знает зачем. Они вошли в бар. Лобанов подошел к стойке, а Капитан выглянул в окно.