Истина - Эдуард Хруцкий

В далеком коммунистическом прошлом людей такого уровня Китаин видел лишь по телевизору и на страницах газет. Жили они обособленно и скрытно. Правда, кое-что об их делах ему узнать удавалось. Особенно в те дивные годы, когда, «откинувшись от хозяина», вышел на волю и стал писателем.

Скандальная известность и магический писательский билет открыли ему двери в московский свет. Это был странный конгломерат, похожий на миску тюремной баланды, в которую бросали бог знает что. В тех, прошлых компаниях крутились работники ЦК, вездесущие чекисты, журналисты, получившие известность за разоблачение империалистов, дети первых, вторых, третьих лиц государства, популярные писатели, известные артисты и веселые щедрые люди, причастные к торговле и снабжению.

Именно в банях и ресторанах получал Китаин сведения о взятках, теневых операциях, торговле валютой, камнями и антиквариатом. На дачах в Барвихе и Архангельском, за шашлыками и выпивкой находил нужных людей. Но то, что было тогда, казалось нынче мелкими шалостями. Зачем новому министру баловаться камушками, напрягать посредников из Столешникова, — сейчас он продавал всю годовую выработку алмазов и деньги спокойно переводил на счет в банк за бугор.

Тимохин с удивлением смотрел на шефа. Китаин молча стоял посредине комнаты, сосредоточенно разглядывая деревянные панели, которыми были обиты стены.

— Вы чем-то недовольны, шеф?

— Нет, Слава, нет. Ты все правильно сделал. Но тебе придется на время с этой работы уйти.

— Вы мною недовольны? — жестко спросил Тимохин. Он ничем не показал свою настороженность, только на скулах вздулись желваки.

— Нет, Слава, я тобой очень доволен, только хочу поручить тебе новое дело, правда, не знаю, справишься ты или нет, — усмехнулся Китаин.

Тимохин молчал.

— Сколько тебе надо времени, чтобы снять пятисерийный телевизионный фильм?

В глазах Тимохина вспыхнула радость.

— Художественный?

— Да.

— Съемки в Москве?

— Как сценарий сделаешь.

— Месяцев восемь.

— Годится. Завтра в десять — у меня.

— О чем фильм?

— Политическое расследование о торговле оружием.

— Спасибо, — сказал Тимохин, и его голос задрожал.

— Слушай, Слава, — усмехнулся Китаин, — ты здесь ведь много зарабатываешь, штук десять зеленых в месяц, не меньше. А если бы тебе пятьсот в месяц дали, ты кино снимать согласился бы? Тимохин молча кивнул.

— Значит, не в деньгах счастье? Значит, правильно люди говорят?

Тимохин закурил, помолчал и тихо сказал:

— Неужели, Борис Васильевич, вы думаете, что за деньги все купить можно? Пятьсот долларов в месяц — это твердый прожиточный минимум. Мне с больной матерью этого вполне хватило бы.

— Подожди, Слава, ты же известный московский плейбой, гуляка…

— Я им был, — жестко ответил Тимохин, — когда в режиссерах ходил. А сейчас я в вашем кабаке шестерка.

— Ну что ж, — Китаин посмотрел на Тимохина со злым прищуром, — значит, быть по сему. С завтрашнего дня становишься опять кинорежиссером. Разработку сценария я подготовил. Писать будешь сам. Я соавтор. Деньги все твои.

— Я могу идти?

— Иди и завтра набирай съемочную группу. Тимохин повернулся и вышел.

Китаин смотрел ему в спину и думал о том, что не все, видимо, можно купить за деньги. Вот ушел Слава. Ушел от больших денег ради того, чтобы снимать свое кино. Нервничать, мучиться, но делать любимую работу. Значит, не все еще погибло в этой прогнившей стране, если есть в ней такие, как Слава Тимохин.

Он прошел в соседнюю комнату, разделся, накинул махровый халат, включил систему, и на телеэкране возникла комната, два голых мужика в окружении хохочущих девиц.

Китаин усмехнулся криво и недобро и выключил съемочную камеру в предбаннике. Не хотел он попадать в кадр. Посидит с этой мразью минут десять и уйдет. Вот тогда и начнется «жизнь моя — кинематограф, черно-белое кино»…

Ему повезло вчера, по дешевке купил мечту своей бурной молодости — золотые часы «Омега». Нет, не новомодные с наворотами, а старые, пятидесятых годов, в меру крупные, с перламутровым циферблатом, тоненькой секундной стрелкой, весело бежавшей по кругу.

Продал их его сосед, спившийся отставной подполковник, проживающий наследство недавно умершего папеньки-генерала.

Часы были новые, с родным потрясающим ремешком. По утреннему времени опохмела Стас прикупил их всего за триста долларов. Уж больно трясло подполковника после вчерашнего. Стас пожалел его. Налил стакан водки, и сосед, выпив, ушел, довольный сделкой.

Вот и сейчас, играя на аккордеоне, Стас думал о часах. Вот же такое случилось, ему скоро шестьдесят, а он вроде бы только жить начал. Нравилось ему новое время. Не припрется утром участковый и не потребует у него справку с места работы. Не прихватит опер за фарцовку.

Воля.

Стас неплохо пристроился в новых условиях. Антиквариат давал приличный приварок. И в ресторане он зарабатывал неплохо.

Оделся, квартиру обставил, купил смешную машину «Ока». Конечно, это не «ягуар», но возит и в глаза не бросается.

Стас в ресторане этом не только играл, но и пел. Голос у него был не сильный, но приятный.

— Камерный голос, — как говорил Никольский, — тебе хорошо в камере петь.

В кабаке песни Стаса пользовались сногсшибательным успехом. Он пел довоенные и послевоенные шлягеры, Визбора и Окуджаву. Но никогда не опускался до уголовных песен, всей этой пошлой стилизации под блатнягу.

Успех у него был оглушительный, и хозяин ресторана Гриша Матвеев держался за него обеими руками.

Стас закончил петь «Наш уголок…», поклонился, поставил аккордеон на стул и взглянул на часы.

Ого! Первый час уже.

— Перерыв, друзья. Музыкантам надо покурить. Стас опытным, командирским оком оглядел столики.

Неплохо.

Хорошие клиенты занимали половину зала, значит, начнутся заказы. Тем более что народ уже прилично разогрелся.

К эстраде подошел малый лет двадцати в красном пиджаке, зеленых мешковатых брюках и двухцветных ботинках. От него за версту веяло милой провинцией. Правда, на могучей шее теснились золотые цепи, определяя положение паренька в уголовной иерархии не забытого Богом райцентра.

— Папаша, — улыбнулся парень, сверкнув металлическими зубами, — подойди к нашему столу, базар есть.

— Что за дела? — усмехнулся Стас.

— Есть базар, отец, не понимаешь?

— Ладно.

Стас спрыгнул с эстрады и подошел к столику, за которым сидели еще два мордатых пацана в немыслимо ярких пиджаках.