Прожорливое время - Эндрю Джеймс Хартли

Найт вышел.

Меньше чем за полминуты он спустился по лестнице, прошел через зловоние кухни и оказался за дверью, вдыхая прохладный, влажный воздух и борясь с желанием исторгнуть содержимое желудка.

Но, стоя под раскидистым конским каштаном, Томас думал о том, что он все-таки увидел важные вещи. Это посещение не стало просто оскорблением жуткого памятника трагической гибели дочери, созданного Эльсбет Черч. На фотографиях с похорон стояли родители, лишившиеся своих детей, сбившиеся в кучу, словно отделенные от всех остальных бесконечным горем. С краю, вроде бы отдельно от группы, в то же время каким-то образом примыкая к ней, оказался Рэндолл Дагенхарт, такой, каким он был двадцать пять лет назад.

Найт ощутил восторженное возбуждение. Его догадка оказалась правильной. Он смог ее доказать, не вылезая из окон и не ползая по крышам подобно шимпанзе-переростку…

Томас начал оборачиваться в тот самый момент, когда чья-то ладонь стиснула ему плечо. Он вздрогнул, но рука была тяжелая и сильная.

Найт услышал голос до того, как увидел говорившего человека:

— Ну как, сынок, все в порядке?

Это был крупный мужчина, не меньше ярда в плечах, с короткими рыжими волосами и бледными глазами, в темном свитере и фуражке с черно-белыми шахматными квадратами на околыше.

Полицейский. Второй стоял чуть позади.

— Что?.. — пробормотал Томас, не только изображая недоумение, но и искренне застигнутый врасплох.

— Соседка сообщила о незнакомой машине, — продолжал полицейский. — Это ваш дом, сэр?

— Э… нет, — ответил Томас, взглянув на окно дома напротив, тюлевые занавески в котором сейчас были раздвинуты.

— Вы можете сказать, что здесь делаете?

— Я просто… — У Томаса в голове не осталось ни одной мысли. — Я просто проходил мимо.

— Через дом? — вежливо поинтересовался полицейский. — Я только что видел, как вы вышли из двери.

— Простите, — сказал Томас. — Я надеялся застать мисс Черч, но…

— Боюсь, приятель, ты влип, — произнес полицейский, улыбаясь так, словно это была остроумная шутка.

— Извините, — начал было Томас. — Что значит «влип»?..

Но полицейский оборвал его четкой, серьезной фразой, уже больше не улыбаясь:

— Я задерживаю вас по подозрению в проникновении в чужое жилище. Вы не обязаны ничего говорить. Но для вашей защиты будет плохо, если на заданный вопрос вы не ответите что-то такое, на что впоследствии будете ссылаться в суде. Все, что вы скажете, может быть использовано в качестве доказательств. Пожалуйста, пройдите с нами.

Когда подумаю, что миг единый

От увяданья отделяет рост,

Что этот мир — подмостки, где картины

Сменяются под волхвованье звезд,

Что нас, как всходы нежные растений,

Растят и губят те же небеса,

Что смолоду в нас бродит сок весенний.

Но вянет наша сила и краса,—

О, как я дорожу твоей весною.

Твоей прекрасной юностью в цвету.

А время на тебя идет войною

И день твой ясный гонит в темноту.

Но пусть мой стих, как острый нож садовый.

Твой век возобновит прививкой новой.

У. Шекспир. Сонет 15 (Перевод А. Финкеля)

Томаса, прикованного наручником ко второму стражу порядка, провели к неподобающе веселенькой «панде» — белому полицейскому автомобилю с полосами синих и белых клеток, яркими желтыми и красными светоотражателями — и усадили назад. Машина была маленькая, но американским меркам просто игрушечная, но это обстоятельство с лихвой компенсировала серьезность ситуации. Положение Найта было незавидным.

Пока машина ехала по проселочным дорогам к полицейскому участку Ньюбери, Томас пытался прикинуть, насколько же ему не повезло. Арест в любой ситуации не означает ничего хорошего, но в чужой стране это может оказаться просто катастрофой. Найт понимал, что в английской тюрьме его не будут пытать и бить, он не останется за решеткой навечно. Но он подозревал, что прямо сейчас вляпался в неприятности другого рода, которые, скорее всего, будут стоить ему больших денег, потери достоинства и времени. Сколько его потребуется, чтобы все уладить? Несколько дней? Недель?

«Господи, — подумал Томас. — Как же я влип».

— Послушайте, честное слово, я ничего не сделал, — начал он. — Я знаком с мисс Черч, мы только вчера с ней разговаривали. Это какое-то недоразумение…

Но полицейские ничего не сказали. Найту хотелось посмеяться над абсурдностью ситуации, но у него в груди свинцовым грузом начинало сгущаться очень неприятное предчувствие. Дорога петляла между жилыми домами, магазинами, фермами. Когда впереди показался полицейский участок, непримечательное кирпичное здание, такое же скромное, как и автомобиль, Томас поймал себя на том, что забился в угол, стараясь не смотреть в глаза прохожим. Машина остановилась на светофоре, и женщина с синей сумкой на колесиках окинула Найта долгим взглядом, отчего он опустил голову, сгорая со стыда.

Томаса проводили в участок, и дежурный сержант, выслушав обстоятельства задержания, попросил его назвать свое имя.

— Повторите еще раз, сэр.

— Найт, — сказал тот, сознавая, что едва слышно лепечет себе под нос. — Томас Найт.

— Мне нужны какие-нибудь документы, удостоверяющие вашу личность.

Томас вытащил из кармана бумажник и достал паспорт.

— Иностранный гость, — любезно произнес сержант, словно Томас проходил паспортный контроль в аэропорту Гатвик.

Рыжеволосый полицейский, проводивший задержание, смерил Найта долгим взглядом.

— Будьте добры, выньте все из карманов, снимите украшения, ремень, шнурки и пройдите сюда, — продолжал сержант.

Томас уставился на него и промямлил:

— Честное слово, я ничего не сделал. Просто хотел посмотреть…

— Пожалуйста, сэр, ваш ремень.

Найт оцепенел. Пальцы его не слушались. Ему пришлось полностью сосредоточиться на них, чтобы расстегнуть пряжку ремня, следить за ними, словно они были чьи-то чужие.

— Пожалуйста, сэр, и шнурки.

— Право, в этом нет необходимости… — начал было Томас.

— Боюсь, есть, сэр.

Найт опустил взгляд на свои кроссовки. Это происходит не на самом деле.

— А сейчас, сэр, я проверю ваши карманы. — Сержант обыскал Томаса. — Вы имеете право перед началом допроса связаться со своим консульством, если хотите.

Томас поспешно покачал головой. Он сам не знал почему, но у него не было желания никому рассказывать о случившемся, и уж определенно он не хотел, чтобы о его идиотском поступке стало известно на родине. Это будет минимум стоить ему работы, хотя, сказать по правде, о таких приземленных вещах он пока что не думал. Томаса убивала одна мысль о том, что ему придется объясняться с каким-то чиновником, для которого он будет лишь досадной неприятностью.