Матерятся все?! Роль брани в истории мировой цивилизации - Владимир Жельвис

В некоторых культурах демонстративное снятие с себя одежды могло служить смелой декларацией в пользу природной естественности. Сравним поведение китайских мудрецов сторонников так называемого течения «ветра и потока» III–IV вв. н. э.).

Все перечисленные функции обнажения объединяет, если можно так выразиться, положительное отношение к отказу от одежды. Но обнажение способно иметь и прямо противоположный смысл и восприниматься как символ позора, как поношение. Примером такого поношения служит выставление в обнажённом виде у позорного столба.

Но особый интерес для рассматриваемой темы имеет обычай собственного заголения как средства унижения оппонента. В данном случае речь идёт о довольно разнообразном ряде жестов, включающих демонстративное поворачивание спиной к оппоненту и/или обнажение (символическое или буквальное ягодиц или гениталий. Сравним описание пароходных гонок ярославских богачей в книге В. А. Гиляровского «Москва и москвичи»:

А вот выдержки из газетной статьи «Голый зад в штрафной площадке» (Аргументы и факты. 1997):

Интерпретация такого жестового поведения представляет известные трудности. Учитывая вышеописанную позорящую функцию обнажения, такое заголение могло бы, казалось, обратиться против самого инвектанта. Но этого не происходит. Более того, в некоторых этнических традициях поссорившиеся женщины могут демонстрировать подобное поведение одновременно, причем каждая уверена, что позор падёт на противницу, а не на неё, в том числе если она прибегла к этому жесту первой.

Согласно одной точке зрения, в данном случае оскорбляет демонстрация человеческого низа не с целью доставить наслаждение, а с целью отказа в этом наслаждении.

Сравним озорную частушку:

Исследователь С. Фельдман остроумно излагает вербальный смысл инвективного жеста:

Правда, Фельдман относит эту трактовку к заменяющему жесту – высовыванию языка. Однако мало оснований сомневаться в том, что, во-первых, исторически высовывание языка восходит к заголению вместе с фигой и другими еще более вульгарными жестами, а во-вторых, в современном использовании этот жест, пусть в сильно ослабленном виде, все же сохраняет свое древнее значение – как, вероятно, все или почти все дразнящие жесты. Скорее всего, наш дразнящий собеседника современник, высунувший язык, не подозревает, какой орган его язык в данный момент символизирует, но сути дела это не меняет.

Впрочем, вряд ли следует считать эту трактовку единственно возможной. Если вспомнить, что жест обнажения мог играть роль оберега, можно предположить, что и в этом случае первоначально собственное заголение играло ту же охранительную роль – тем более что оно, подобно демонстрации фиги, может сопровождаться словами типа «А это видел?». При такой трактовке понятен и жест ответного заголения: это способ «лечения подобного подобным». Что же до шокирующего характера жеста, то он вполне мог входить элементом в действенность оберега.

Точно такой же жест в женском исполнении мог ассоциироваться с восприятием женского органа как символа ада, а также возвращения в материнское лоно, то есть смерти. Сравним отрывок из сочинений древнегреческого философа Телета:

Именно такая трактовка наименования женского органа подсказывается существующими в финском языке параллельными идиомами: «Suksi vittuun!» («Поезжай на лыжах в пизду!») и «Suksi helvetun!» («Поезжай на лыжах в ад!»), а также «Painu vittuun!» («Иди в пизду!»), которое считается эквивалентным английскому «Go to hell!».

Современное русское выражение «Иди в пизду!», скорее всего, тоже восходит к пожеланию смерти адресата, но в настоящее время воспринимается просто как очень грубое оскорбление. Сравним эстонское «Mine vittu!», румынское «Dute’n pizda măti!», сербохорватское «