Матерятся все?! Роль брани в истории мировой цивилизации - Владимир Жельвис

Очень серьёзно подобное оскорбление воспринимается в национальных культурах народов Индии и Средней Азии. Отец семейства народности соньрай (Мали) имеет право выгнать из дома жену, которая в его присутствии выругала сына незаконнорожденным: предполагается, что только она знает истину и в таком случае как бы признаётся в собственной измене.

На суахили (Бомбаса) мать, употребляя в адрес своего ребёнка слово «chisi» («бастард») или адресуя ему одно из оскорблений «kuma nеоко», «kuma nina», «kuma mауо» («Пизда твоей матери!»), как бы отказывается от родства со своим ребенком. Смысл инвективы: «Ты – не мой ребёнок!», «Мое чрево родило какую-то хворость!», «Мое чрево ничего не родило!» и так далее.

С другой стороны, в культуре бансо (Камерун) брачные и семейные правовые отношения настолько отличны от стандартно европейских, что оскорбление оппонента как «незаконнорожденного» не имеет смысла, то есть незаконнорожденных в европейском значении слова здесь просто не существует. Правда, в городских условиях соответствующее слово может приобрести инвективный характер под влиянием европейской культуры, но в таком случае оно практически теряет изначальный буквальный смысл, приближаясь к современному русскому «Сукин сын!».

В то же время обвинение в незаконнорожденности может оказаться очень тяжелым там, где оно в принципе возможно, но число соответствующих случаев очень мало в силу специфических социальных условий. Речь идёт о странах, где возможно многожёнство, наложницы и проч. У наложницы статус ниже, чем у жены, но быть наложницей ни в коем случае не позорно, равным образом не позорно и быть сыном наложницы.

Вероятно, именно это обстоятельство и делает обвинение в «настоящей» незаконнорожденности в таких культурах особенно тяжёлым: незаконнорожденный в таких условиях – это ребёнок от женщины, которая не пожелала выйти замуж, не захотела стать и наложницей, но тем не менее родила. В этих условиях соответствующая инвектива подчёркивает исключительность низкого статуса такой женщины.

Очень заметна инвектива «Bastard!» в американском обществе. По сравнению с использованием этой же инвективы в Великобритании, она считается в США более мягкой и иногда даже требует какого-нибудь оскорбительного уточнения, чтобы прозвучать достаточно обидно: «You silly bastard!»

Однако, в то время как мужчины рассматривают «бастарда» как преимущественно фамильярное полушутливое обращение, женщины воспринимают его гораздо более серьёзно. Подобное «разночтение» можно объяснить традиционно разными ролями мужчины и женщины в американском обществе: несмотря на то что в настоящее время более половины американок заняты на производстве, сохраняется отношение к ним прежде всего как к хранительницам очага и семейных устоев.

Кроме того, само понятие незаконнорожденности прочно ассоциируется у американцев с понятиями бесчестья и заброшенности, а значит – снова по контрасту, – с понятиями семьи и материнства. Образ же мужчины-американца ассоциируется прежде всего с профессией и положением в обществе, а уж потом – с семьёй.

Отсюда мужчины готовы смотреть на незаконнорожденность легче: они морально больше в состоянии оставить как мать, так и ребенка, в то время как женщина, которая хочет поступить таким же образом, может прийти к тяжелому внутреннему конфликту.

Показательно, что последовательницы американского феминистского движения, выступающие за большую независимость американок от мужа, чаще нарушают табу на инвективы и легче относятся к проблеме незаконнорожденности. Угроза остаться без мужа пугает их меньше, чем нефеминисток, отсюда восприятие ими соответствующего оскорбления как сравнительно мягкого.

Итак, отношение к понятию незаконнорожденности и, соответственно, к словам, выражающим это понятие, может быть нейтральным, безразличным или оскорбительным, с разной степенью оскорбительности.

Картина будет неполной, если не упомянуть о случае (правда, единичном), когда сомнительность в происхождении воспринимается положительно, как достоинство. В Намибии существует значительная группа населения, возникшая в результате смешанных браков чернокожих и белых, так называемые цветные. В некоторых намибийских селениях жители этой группы с гордостью называют себя bastaards и противопоставляют себя чернокожим.

Таким образом, инвектива «незаконнорожденный!» являет собой яркий пример многозначности.

Тема крови занимает достаточно важное место в ряду инвективных тем ряда национальных культур. Чаще всего «кровь» входит элементом в инвективы самой разной тематики. В ряде случаев это прилагательные, дословно означающие «кровавый», или существительное «кровь». Сравним французское «Sanglant! Bon sang!» (досл, «хорошая кровь», но обычно – в значении «проклятый»).

В немецкой традиции – это может быть «blutig» в таких сочетаниях, как «Das ist mein blutiger Ernst», «Blutdieb», «Blutarm», «Der Blutskaffee ist heiß», где «blut» означает примерно то же, что русское «чертов», «блядский» или «ебаный» («Этот ёбаный кофе такой горячий!»). Ближайший «родственник» – английское «bloody», котором чуть ниже.

В итальянском это, например, «Per sang di Christo!» («Клянусь кровью Христовой!»), «Sangue de Giuda!».

Сюда же можно отнести польское «Psia krew!» («кровь собаки!») и одно из сильнейших ирландских оскорблений «Informer’s blood!» («кровь доносчика», подразумевается: «В тебе течёт кровь доносчика!»).

В монгольском употреблении «кровь» также является одним из самых заметных ругательств во всей национальной культуре. По всей видимости, это сокращённое «Кашляй кровью!», то есть что-то вроде злопожелания «Чтоб тебе кровью кашлять!».

В определенном родстве с такими инвективами находятся грузинские и армянские «Чтоб твою кровь выпили!», «Чтоб остановилась твоя кровь!», армянское «Арнататах линес!» – «Чтоб тебе кровью истечь!» и др. типа – «Я выпью твою кровь!». Сравним армянский комплимент «Человек со сладкой кровью!», то есть симпатичный и душевный.

Но особенно большую известность и распространение даже за пределами своей национальной культуры приобрело инвективное английское прилагательное «bloody» и восклицания типа «Му blood!», «By the blood of Christ!» и так далее Сравнительно недавно в британском варианте «bloody» играло ту же роль, что современное американское «fucking», то есть могло сопровождать практически любое существительное во имя придания всему сочетанию табуированного характера.

Показательна в этом смысле нашумевшая история с употреблением слова «bloody» с театральной сцены знаменитой английской актрисой в пьесе столь же именитого драматурга Д. Б. Шоу «Пигмалион», где Элиза Дулитл восклицает: «Not bloody likely!» – что, вероятно, по крепости приблизительно соответствовало современному русскому «Ни хуя подобного!»

Особенно любопытно, что это слово было прочитано будущими зрителями в тексте пьесы, но не вызвало такого ажиотажа, как в момент «озвучания» его актрисой. Вот как писала об этом газета «Daily Sketch» в апреле 1914 г.: