Феодора - Пол Уэллмен

выделяла из прочих. С женщинами он вел себя, как правило, несколько цинично, и по этой части даже Феодора не могла его перещеголять, хотя он с достаточным уважением воспринимал ее дерзкий склад ума. Он был одним из тех, скорее даже единственным, кому она позволяла временами развлекать себя в этой чуть грубоватой манере, которая ее не злила и не раздражала. Ей нравилось его слушать, ибо он был блестяще образован и не только сыпал эпиграммами, но и мог безукоризненно точно, иногда с едким сарказмом, но неизменно удачно и к месту цитировать поэтов, причем как древних, так и современников. Подчас он бывал сама деликатность, но иногда его цинизм принимал такие формы, что это даже шокировало.

В один из вечеров, за ужином, разговор коснулся пира, который устроил Гермоген, министр двора, где присутствовала почти вся знать.

— Мне кажется, это было довольно любопытное событие, — заметил Велизарий, который с удовольствием принимал участие в подобных делах.

— А по-моему, скучища невероятная, — возразил Трибониан. — Не было ничего нового или необычного. Осточертевшие танцовщицы, разные шарлатаны и фокусники. Гермогену, хотя ему и не надоедает без конца устраивать пирушки, недостает фантазии придумать что-нибудь веселое или занимательное. Я умираю от скуки на его приемах. Но, поскольку он министр, никто не решается проигнорировать приглашение и не явиться. Ему стоило бы прислушаться к дельному совету кого-нибудь из тех, кто способен видеть на несколько шагов дальше той мертвящей обыденности, в которую, кажется, скатываются пиры в столице.

На какое-то мгновение его взгляд задержался на Феодоре, как если бы он вспоминал событие, которое произвело сильное впечатление.

— Ну а блюда — разве не замечательны они были? — заметил Велизарий. — По мне, так соус к куропаткам был необыкновенно изысканным.

— Блюда были хороши. Но их было уж слишком много.

— И конечно же, Трибониан, — улыбнулась Феодора, которая не присутствовала на этом пиру, — там непременно велась какая-нибудь остроумная беседа — ведь там был ты.

Юрист улыбнулся ей в ответ.

— Если это насмешка, о прекраснейшая, я ее прощаю тебе. Если это комплимент, я благодарен тебе за него. Что же касается бесед, то о каком остроумии могла идти речь при таком обилии блюд? По-моему, их было тридцать пять.

— Тридцать, — уточнил Велизарий.

— Пусть будет по-твоему, военачальник. Я не считал. К концу пира я, клянусь, почти уже засыпал от пресыщения. Мне даже стало грустно из-за этого.

— Я еще могу допустить, что ты скучал, — вступил в разговор Юстиниан, — но только не грустил — это на тебя непохоже.

— Когда я вижу всех вас, жадных, постоянно обжирающихся — может быть, не считая вашего высочества, — то это всегда мне напоминает о бренности и бессмысленности жизни и всех устремлений человека.

— Почему вдруг так? — спросила Феодора.

— Потому что я помню строки, написанные сатириком Агафием при созерцании им отхожего места под Смирной.

— Прочитай их, — попросила она.

Он, чуть улыбнувшись, посмотрел на нее.

— Боюсь, они настолько же непристойны, насколько и ЦИНИЧНЫ.

— Неважно! Я уже приготовилась слушать. Позволь мне самой судить о нем.

— Ну что ж, прекрасно. Я тебя предупредил, о прелестная, — сказал он и начал декламировать:

Все явные излишества людей

И все их дорогие яства, Извергнувшись, здесь сразу же теряют Былую прелесть и очарованье.

Фазаны золотистые, и рыбы,

И смеси, в ступке перетертые искусно,

И поваров труды, и кулинаров —

В зловонное дерьмо здесь обратились.

Все то, что глотка жадно пожирала, Желудок в скверну превращает равнодушно.

И человек, прозрев, вдруг понимает, Что, повинуясь алчным устремленьям, Напрасно богател — смерть наступает, Все обращая в прах.

Закончив, он вопросительно взглянул на Феодору.

— Ну что ж, — проговорила она, — ведь ты меня предупреждал. Но как ты считаешь, неужели и все другие устремления человека, кроме потребления пищи, ведут к такому же мерзкому финалу?

— Временами меня это просто ужасает, — ответил Трибониан.

— В некоторых случаях, я уверена, этого не происходит, — возразила она. — Что же касается тебя лично, друг мой, то в этом случае у меня нет твердой уверенности.

Обратив все в шутку, чтобы не продолжать спор на столь пессимистическую тему, она перевела разговор.

В то же время Феодора раздумывала над некоторыми моментами, открывшимися ей в споре. Прежде всего, она всегда чувствовала в Трибониане некий дар проникновения в суть вещей. При всей его праздности и неизменно циничном поведении, его суждения были глубже суждений большинства известныХ ей мужей, включая и Юстиниана. А под сардонической манерой Трибониана вести беседу скрывалось исключительное уважение перед законом и правом — это было делом его жизни, и он постоянно шлифовал и углублял свои познания в этой области. Расточать впустую такой дар просто глупо, и Феодора надеялась каким-либо образом использовать мощный ум законника.

Велизарий был совершенно иным: главным его достоинством был не разум, а грубая физическая сила. Временами его лицо утрачивало всякое выражение, глаза у него были водянисто-голубые и холодные, нос крупный и широкий в основании. Челюсти постоянно были напряжены, а небольшая бородка, обрамлявшая его лицо, подрагивала и шевелилась, будто он постоянно что-то жевал. У некоторых это обычно является признаком волнения, у Велизария же не означало ничего.

Велизарий был по-военному опрятен и подтянут, всегда облачен в военную одежду, так что даже когда он сидел без оружия за столом, было такое ощущение, что он готов в любую минуту выхватить меч из ножен.

Однажды Феодора, приглашая Велизария к столу, тронула его за плечо. Он строго, даже, пожалуй, сурово взглянул на нее, и она внезапно почувствовала кончиками пальцев, что ткань его туники скрывает нечто похожее на переплетение железных тросов — это были его мышцы, столь развитые, тугие и напряженные, что казались принадлежащими сверхчеловеку.

— Ты очень сильный, военачальник, — заметила она негромко.

— Да, — просто ответил он.

С тех пор он стал для Феодоры просто олицетворением силы, грубой силы. Но это была сила могучего животного, которая не требуется разумному человеку.

Бросалось в глаза, что Велизарий почти не принимает участия в разговоре. В зале, наполненном смеющимися, болтающими людьми, он мог просто сидеть, глядя прямо перед собой немигающим взглядом. Только когда разговор касался военных тем, он оживлялся. По этим вопросам он также высказывался достаточно лаконично, хотя и крайне определенно.

Военачальник был довольно молод, не многим старше Феодоры. Он одновременно и привлекал ее, и вызывал тайное отвращение. Иногда она испытывала такое же чувство, глядя на льва в клетке: любопытно, как повел бы себя зверь, если его выпустить на волю. Она ясно представляла