За пророка и царя. Ислам и империя в России и Центральной Азии - Роберт Круз

Многие другие примеры показывают, что призывы к царским властям стали главной стратегией не только у клерикальных элит и претендентов на духовное наставничество. Как и в общинах мечетей под властью ОМДС, просьбы об административном или судебном вмешательстве против исламских авторитетов или соседей стали незаменимым – хотя зачастую непредсказуемым – инструментом в руках мирян, споривших о законах. В январе 1874 г. Саид Махмуд-хан послал прошение санкт-петербургским жандармам, добиваясь «Августейшего покровительства» против замыслов Саида Азима (уже знакомого нам противника «танцев и других развлечений»). Проситель заявлял, что Саид Азим хочет взять в жены его девятилетнюю дочь силой и при поддержке мусульманских авторитетов. Алим Ходжа Юнусов, получивший от государства звание «почетного гражданина», также жаловался в Санкт-Петербург на Саида Азима, утверждая, что последний обманом заставил ташкентских казиев утвердить брак. Юнусов тоже просил о вмешательстве суверена как «защитника порядка и закона Империи»: протесты против решения казиев привели его в тюрьму, и Юнусов просил, чтобы его освободили как «старика не виновного»[450].

Саид Азим, «потомственный почетный гражданин» со множеством знакомств в русских деловых и официальных кругах, инициировал вмешательство государства, подав жалобу на Саида Махмуд-хана полковнику Мединскому. Согласно Саиду Азиму, Саид Махмуд-хан согласился выдать за него свою дочь и даже организовал смотрины, но затем отказался от сделки. Мединский приказал казиям рассмотреть дело. Они приняли решение в пользу Саида Азима с условием, чтобы брак был заключен после того, как девочка вырастет[451].

Саид Махмуд и его семья объявили, что не признают решения казиев, и апеллировали к губернатору, генералу Головачеву.

Мединский собрал участников конфликта и объявил, что губернатор подтвердил решение казиев (но также предположил возможность вновь подать иск, когда девочка достигнет зрелости). На этой встрече Юнусов, как утверждалось, объявил «громко и с авторитетом, что Губернатор ни решает Шариат». Когда Юнусов отказался подписать документ, декларировавший его согласие от имени Саида Махмуда, Мединский предупредил, что такое действие, предпринятое человеком, хорошо знающим русский язык (каким, очевидно, был Юнусов), было равносильно преступной «дерзости». За это полковник арестовал его и сослал в Сибирь[452].

Миряне из менее привилегированных слоев также договаривались о прохождении через эти изменчивые судебные структуры и подавали свои дела на рассмотрение имперским чиновникам. В 1876 г. Фатима Магометова, татарка из Ташкента, обратилась к Мединскому за «заступничество и содействия к разводу», жалуясь на «пьяную и распутную жизнь» мужа и заявляя, что тот бьет ее и не дает денег. Ее муж, киргиз, живший в Кураминском уезде, также обратился к Мединскому, чтобы тот обеспечил возвращение жены к нему. Вместо того чтобы передать дело на арбитраж местным судьям (согласно имперскому закону), комендант приказал своему подчиненному провести расследование о муже и «образе его жизни». Согласно Мединскому, следствие подтвердило заявления женщины, собрав свидетельства, что муж «с нею действительно обращается жестоко и даже бесчеловечно» и также отбирал у нее деньги и имущество. В то же время уездные начальники аннулировали решение казиев, позволив женщинам уходить от мужей, брака с которыми они не хотели. Аналогично в 1880 г. женщина по имени Хальбиби обратилась к коменданту Ташкента с просьбой приказать казиям поскорее разобрать ее дело. Она умоляла коменданта «предложить казиям дать мне окончательный развод с моим мужем». Жители Сабзарского уезда Ташкентской области также выступили против своего казия, обвинив его в получении взяток при рассмотрении имущественных споров. Тяжущаяся женщина по фамилии Халмуратова и ее сын Сеид Акбаров также обвинили судью Мухутдина в «самоуправстве» при рассмотрении дела о наследовании, хотя в этом случае областная администрация нашла обвинения «необоснованными»[453].

В то время как подобные споры разделяли сутяжническое общество, борьба за должности и лидерство в кварталах Ташкента, Самарканда, Коканда и других городов и селений вовлекала целые общины в более общие споры о религиозном авторитете, которые в свою очередь были отражением сложных поколенческих, социальных и экономических конфликтов. Вести о борьбе за лидерство в ташкентских общинах мечетей распространялись далеко за пределы Туркестана. В феврале 1889 г. одна мусульманская газета сообщила о скандале, вызванном предложением одного местного знатного человека построить новую мечеть у Чимкентских ворот. Хотя генерал-губернатор и городская дума одобрили предложение, план патрона застопорился, когда он не смог собрать двухсот подписей, необходимых для придания плану законной силы. Информанты указывали на «влиятельного муллу», чья «враждебность» к патрону обратила общину против новой мечети. В других случаях просители защищали судей и других видных религиозных деятелей, дискредитируя их обвинителей. В 1880 г. мулла Шакир обратился к коменданту Ташкента от имени жителей квартала Бишагач, которые переизбрали «за хорошую службу» своего казия и старейшину, и поблагодарил чиновника за утверждение их выбора. Но горстка «дурных людей, беспокоящих как нас, так и начальство», обратилась к русским с обвинениями против него, «преследуя свои цели». Мулла Шакир жаловался, что, хотя власти обнаружили ложность этих обвинений в прошлом, эти «дурные люди» по-прежнему делали ложные заявления. От имени своего квартала он просил, чтобы комендант города «посоветовал плохим людям не делать ничего дурного, а словам их не верит»[454].

Туркестанские мусульмане в своих обращениях к властям реже ссылались на имперские законы, чем их единоверцы в Поволжье и на Урале, которые лучше разбирались в имперских бюрократических процедурах. Но контакты с растущим пришлым населением новых городов давали мусульманам новые средства усиления их позиций в религиозных спорах. У русских и татарских иммигрантов туркестанцы учились новым стратегиям взаимодействия с имперским государственным аппаратом. Подобно тому как местные информанты предлагали режиму себя и свое знание местных обществ, роль имперских информантов играли лица, способные передать местным жителям ценную информацию о работе царских учреждений.