За пророка и царя. Ислам и империя в России и Центральной Азии - Роберт Круз

Царские администраторы пытались предотвратить манипуляции с бюрократическими процедурами со стороны русских и татар. В 1877 г. генерал-губернатор Кауфман угрожал ссылкой купцу по имени Зауэр за то, что он писал прошения от лица туркестанцев, а в 1882 г. предписал нижестоящим чиновникам отклонять прошения, написанные не теми, кто их подавал. Когда Министерство юстиции обнаружило, что Кауфман пытается сократить поток прошений и жалоб туркестанцев в государственные органы, оно отменило генерал-губернаторский приказ как нарушающий общие законы, и эта практика возродилась[455].

Один русский поселенец по имени Алексей Подгорбунский играл эту посредническую роль для некой сартской женщины из Коканда в 1889 г. В прошении, которое он составил для нее «по безграмотности ее и по личной ее просьбе», женщина просила губернатора Ферганской области помочь ей расторгнуть брак и освободиться от мужа. Благодаря жизни в городе – в данном случае, в борделе – эта женщина познакомилась со «многими хорошими русскими людьми, которые из сострадания ко мне разъясняли на сколько низко и грязно мое положение и советовали мне освободиться из дома терпимости». Новые советчики уговорили ее бросить проституцию, которой ее заставлял заниматься муж. Она обратилась к местным казиям и получила от них документ (ривайет), удостоверявший, что «та женщина которую муж позволяет торговать, не есть уже законная жена сего мужа». Затем она подала этот документ уездному начальнику и объявила: «Не желаю быть более проституткою, а желаю сделаться честною женщиною и принять православие». Далее она попросила, чтобы ее «освободили из дома терпимости и из рук моего мужа». Она сделала аналогичные заявления перед казиями, которым уездный начальник передал дело. Но из‐за этого заявления ее лишь поместили под стражу в казыхане (здании суда) на четыре дня, после чего она подчинилась приказу казиев «примириться» с мужем и оставить намерения перейти в христианство.

Ее муж, «тиран», затем заставил ее и еще трех жен вернуться в бордель. Она в конце концов обратилась к губернатору, чтобы тот освободил ее от мужа: «дабы я могла принять православие и сделаться честною и полезною женщиною для общества и Государства». Но полковник Батырев, уездный начальник, который направил дальше это прошение, заявил, что единственным автором текста был Подгорбунский. Он отметил, что судьи запретили мужу принуждать жену к проституции и что семья переехала в город Ходжент; тамошние власти рапортовали, что муж занялся другой «профессией». Губернатор решил «оставить без последствий» жалобу, которая теперь стала казаться весьма подозрительной[456].

Со временем тяжущиеся мусульмане получили более широкий доступ к имперскому законодательству при выстраивании своей аргументации в религиозных диспутах, уже без посредников вроде Подгорбунского. В 1891 г. Каип Курбаев, казах из Уральской области, обратился в Военное министерство с протестом против решения суда казиев, который «лишил меня жены». Он сравнил ее с «куском моего тела, как и имуществом», имея в виду потерю брачного выкупа (в форме скота). Курбаев оспаривал интерпретацию шариата судьей и ложное свидетельство, на которое, по его словам, опиралось решение. Судья считал, что брак незаконен и потому недействителен, на что Курбаев возражал, что цитаты казия «из арабских книг» не относятся к его делу, и настаивал, что «такое супружество как по шариату так и другими законами признается вполне законным и не может быть опровержено»[457].

Проситель одновременно придерживался и другой стратегии, которая противоречила его первым заявлениям. В первой части прошения он утверждал, что достаточно хорошо знает шариат, чтобы поставить под сомнение доводы судьи, признавшего брак недействительным. Во второй части он ссылался на временный устав администрации Уральской области, где объявлялось, что казахи должны быть исключены из юрисдикции шариата и «всецело подсудно суду киргизского народа, а не шариату». Он заключал, что в силу этого приговоры казиев в Мангышлаке и Ашхабаде «по не подсудному им делу не имеют существенные значения». Он просил, чтобы два приговора были аннулированы и чтобы его дело было передано в казахский суд обычного права. Хотя вторая стратегия Курбаева, с привлечением имперского законодательства, могла бы оказаться эффективной в других уездах, местный чиновник в данном случае поддержал исламских судей. По его рекомендации Военное министерство отклонило попытки Курбаева найти какое-нибудь новое учреждение, где его тщетная судебная борьба имела бы успех.

Как обнаруживали истцы вроде Курбаева, апелляции в имперские судебные и административные органы зачастую влекли существенные риски. Царские власти не всегда реагировали так, как ожидали истцы, мало знакомые с имперской административной и судебной практикой. На ожидания обеих сторон влияли слухи и ошибочные толкования. Контакты с царскими властями иногда приводили к произвольному аресту, вымогательству и смещению с должности.

Вовлечение царской власти также создавало опасности для самого режима. Хотя многие тяжущиеся обращались к царским чиновникам с некоторой надеждой на правосудие и защиту, проигравшая в таком споре сторона могла обвинить власти, вмешавшиеся в дело. Суюндук Аргынбаев, казах из Акмолинской области, был одним из множества жителей, нашедших новые способы заработка под властью России. Он три месяца работал переводчиком в Андижанском уезде, а затем был вызван к судье в город Ходжент. По возвращении он обнаружил, что его жена сбежала и укрылась от него в Коканде. Городские власти нашли ее (видимо, по настоянию Аргынбаева) и приказали вместе с мужем предстать перед казиями в Коканде. Там она объявила, что никогда не была его законной женой.

Аргынбаеву пришлось ехать в Андижан и запрашивать у тамошних судей подтверждение законности своего брака. Он получил этот документ и предъявил его уездному начальнику подполковнику Оболенскому. Тем временем жена обратилась к Оболенскому с прошением, где заявляла, что они с Аргынбаевым никогда не состояли в законном браке, а только жили вместе. Кроме того, она утверждала, что бывший любовник украл у нее вещи. Когда Оболенский приказал одному из своих подчиненных конфисковать эти вещи у Аргынбаева, последовало столкновение (его детали из аргынбаевского рассказа неясны), и казах оказался в тюрьме.

Аргынбаев жаловался, что царские власти не уделили должного внимания документам, выданным андижанскими казиями, которые свидетельствовали о заключении имамом законного брака. В 1881 г. он привлек внимание губернатора к этой несправедливости и выразил протест против «вымогательства и несправедливого действия» Оболенского. Аргынбаев также обвинил последнего, что тот оскорбил его, попросив жену показать лицо в нарушение шариата, и что предпочел поверить в ее «пустые заявления», проигнорировав документы и показания сотен свидетелей, знавших о его свадьбе[458]. Аргынбаев уже знал, что обращение к российским чиновникам с целью восстановления порядка в его семье на основе исламского права связано с риском, но продолжал апеллировать к начальникам Оболенского, откуда видно, что он не вполне отказался от посредничества государства. У Аргынбаева больше не было возможностей отвергать его.