Чужое наследие - Вячеслав Шалыгин

– Я слышу. – Воротов и не думал насмехаться. – Сделай несколько глубоких вдохов и уши разотри.

– Чего?

– Уши.

– Зачем?

– Взбодришься. Народный способ такой.

– Да я бодрый, как динамомашина! Неуютно просто. Первый раз в подлодке тону.

– Ничего, прорвемся. Раз шпангоуты стонать перестали, значит, шанс есть.

Лейтенант кивнул и лишь потом сообразил, что его телодвижений все равно никто не видит. Но Воротову ответа и не требовалось. Поддержав упавший боевой дух товарища, он снова замолчал. Не выдавал своего присутствия и князь.

– Ваша светлость… – Горохов замялся. – Извините, что отвлекаю. Вы здесь?

– Где же мне быть? – Преображенский ответил с некоторым запозданием, будто, прежде чем ответить, закончил какое-то неотложное дело.

– Ну мало ли… я вот недавно по окрестностям полетал чуток.

– Я здесь. Целиком и полностью.

– А друг наш чистоэнергетический далеко?

– Ему сейчас не до болтовни. Он окутал корабль и сдерживает натиск хранителя.

– Да? – Горохов понизил голос до шепота. – И как? Успешно?

– Я не знаю. Даже мне не понять, в какой форме и в каком измерении идет их сражение. Но бьются насмерть.

Будто в подтверждение его слов, по корпусу крейсера что-то ударило, и Горохов замер. Гулкий звук прокатился по всем отсекам и угас где-то в реакторном. Корабль вроде бы выдержал. Лейтенант облегченно выдохнул и даже собрался пошутить на тему посторонних шумов, но тут в том месте, где предположительно находился Преображенский, неожиданно возникло слабое пятно рубинового света. Горохов вцепился в подлокотники кресла. Если это светился перстень – полбеды, а если свечение имеет «местную» природу, жди неприятностей. Свет стал ярче, и на его фоне проступили очертания человеческой фигуры. Скорее всего, это был князь, хотя точно определить, кто это, лейтенант затруднялся. Свет окутал человека коконом и потек, будто светящаяся жидкость, в разные стороны. До ног Горохова «лужа» добралась в три секунды. Лейтенант поджал ноги и уселся в кресле по-турецки. Финт не сработал. Свечение взобралось по амортизаторам и полезло выше. Горохов ощутил легкое покалывание, будто от слабого тока, и тепло. Красноватое свечение оказалось не смертельным, даже приятным. Оно обволакивало, словно мягким одеялом, и успокаивало не хуже хвойной ванны. Горохов оглянулся. Воротов тоже «порозовел». Свечение уже полностью окутало рубку и всех, кто в ней находился. Видеть все в таком свете было непривычно, но радовала сама возможность хоть как-то ориентироваться в пространстве. Лейтенант поднял руку.

– Господин полковник, видите меня?

Переборки и предметы вдруг резко вытянулись по горизонтали и стремительно умчались куда-то в немыслимую даль. У Горохова перехватило дыхание. Он почувствовал, как падает в бездну, да еще с таким ускорением, что желудок подпрыгнул и прикипел к глотке. Красноватое свечение рассыпалось миллионами крошечных шариков – то ли капель, то ли микроскопических сгустков пара или тумана. Облако этой «шрапнели» из непонятного вещества стало более разреженным и уже не баюкало, а вращалось вокруг вертикальной оси гороховского тела. Причем на уровне головы шарики крутились медленнее, на уровне груди быстрее, а примерно у пояса вращались настолько стремительно, что сливались в единый поток. У щиколоток субстанция снова замедлялась, да настолько, что разделялась на струйки, которые поворачивали вспять или вовсе утекали в пространство… Или в то, что его тут заменяло. Горохов обратил взор в «пространствозаменитель». Он мчался с тем же ускорением, но не попутно, а навстречу. Куда бы Горохов ни посмотрел, всюду видел одну картину: усыпанное серебристыми точками пространство мчалось ему навстречу. А между тем вестибулярный аппарат утверждал, что лейтенант по-прежнему падает вниз и навстречу может лететь лишь то, что находится под ногами. Горохову стало дурно. Нет, он пока не растерял навыки космолетчика-истребителя, но ни одна центрифуга или специальный тренажер не готовили к такой чехарде. Лейтенант зажмурился и приказал организму ориентироваться только на внутренние сигналы. Падаем, значит, падаем. Только и всего… «Тренажер» мгновенно исправился и усложнил экзекуцию. Теперь лейтенант кувыркался, как попавшая в ураган птица. А еще откуда-то грянула омерзительная какофония, и по коже потекла липкая жидкость. Горохов открыл глаза и оглянулся, но не увидел ничего, кроме мельтешения цветных фигур и размытых образов. Он поднес к глазам руку. Вместо нее он обнаружил вытянутый сгусток бело-желтой слизи. Это лейтенанта добило. Он набрал в грудь холодного, пахнущего каким-то неблагородным газом воздуха и заорал. Звуки его воплей влились в какофонию и сделали ее просто тошнотворной. Хотя дальше было вроде бы некуда. Осознав этот факт, Горохов замолчал, но почти сразу принялся подвывать. Невольно. Потому что слизь на коже вдруг стала невыносимо жечь, но все попытки ее стереть не давали результата. Да и как сотрешь эту вонючую гадость, если руки из нее и слеплены? Лейтенант в полнейшей панике задергал отвратительными вытянутыми руками и ногами, но это не помогло. Жжение усилилось до предела. Горохову казалось, что еще немного, и он от боли потеряет сознание. Он снова зажмурился и начал истово молиться, хотя на самом деле толком не знал ни одной молитвы. Обращение к малознакомому, но, если верить слухам, всемогущему Богу подействовало как спасательный круг. Оно на миг оттеснило кошмарный водоворот образов на второй план сознания и потянуло тонущий разум на «поверхность». Горохов зажмурился еще крепче и начал новую молитву.

С чем это было связано, не узнать, пожалуй, никому и никогда, но постепенно какофония стихла, а желудок успокоился. И вестибулярный аппарат перестал возмущаться. Голова еще кружилась, но уже не так сильно. И жжение пошло на убыль. Горохов осторожно открыл один глаз. Он снова сидел в кресле второго пилота, поджав ноги и вцепившись побелевшими пальцами в подлокотники. Кроме того, что перестало буйствовать окружающее пространство, у лейтенанта появилась возможность видеть не в монохромном варианте, а в полном спектре. Освещение в рубке восстановилось, а где-то в технических отсеках загудели системы воздухообмена и тоненько запищали контрольные приборы реактора.

Горохов медленно опустил затекшие ноги на пол и перевел взгляд на стоящего у обзорного экрана Преображенского. Князь словно почувствовал его взгляд. Он оглянулся и устало кивнул.

– Жив?

– Вроде того, – Горохов с опаской взглянул на свою руку. Нормальной длины, теплая и сухая. Никакой жгучей слизи. – Что это было?

– На какое-то время нам пришлось влезть в шкуру Слуги, то есть Эрга.

– Жуть какая. Он что же, постоянно так себя чувствует?

– Ему это нетрудно. Ведь он таким родился.

– А зачем было это делать?

– Иначе Эрг не смог бы выстоять. Ему требовались не только дополнительная энергия, но и единое состояние всех вмещенных в его сущность компонентов.