Хоккенхаймская ведьма - Борис Вячеславович Конофальский

да покоробил Агнес тон этой удивительно красивой женщины. Всего одна фраза, взгляд, жест – и перевернулось все. Говорила она с Агнес свысока, словно с младшей, и очарование сошло тут же. Никто не смел обращаться к Агнес в таком тоне, разве что господин. И не так уж он смердел, даже когда сапоги снимал. И он господин! Муж! Воин! Под его взглядом у других мужей колени гнулись, а тут ей указывает женщина, пусть и прекрасная, пусть и искусная, но искусство ее Агнес только что разгадала. Отчего же тогда у красавицы этой высокомерие в словах? И ответила она холодно, глядя на Анхен с достоинством:

– Недосуг мне.

– Что? Как же недосуг? – искренне удивилась прекрасная женщина, и в словах ее уже не было высокомерия, она стала Агнес за руку брать, к себе прижимать. – Куда же ты спешишь, ночь на дворе?

Но Агнес теперь уже не поворотить назад, не терпела она такого обращения, так как сама была высокомерна. А еще больше не переносила снисходительности к себе. Не кошка она, чтобы по щекам ее гладить рукой господской. Был у нее уже господин, и того она едва терпела, а уж баб точно не собиралась. И сказала Агнес красавице, что ждала ее ответа:

– Недосуг мне, да и тебе спешить надобно.

И вырвала у Анхен свою руку.

– Мне спешить? – растерянно удивлялась Анхен, и тон ее сделался уже не тот, что прежде. – Да куда?

– Да уж подальше отсюда, – спокойно отвечала Агнес. – Господин мой не по зубам тебе, он хоть, как ты говоришь, хром, стар и козлом смердит, а ты костром сама смердеть будешь скоро, коли не уедешь.

И встретились две пары серых глаз, и поняла женщина, что девочка не уступит ей ни в чем, что она ровня ей. И Анхен спросила:

– И когда же ехать мне?

– Утром поздно будет.

Да, девочка была ровней ей, Анхен так и думала теперь, глядя на Агнес.

А вот Агнес уже так не считала. Смотрела она в прекрасные глаза и млела от мысли, что гнется красавица, уступает, что она сильнее ее в главном, дух у нее был как железо. Господину под стать.

– Так ты думаешь, мне уезжать пора? – уже заискивающе спрашивала благочестивая Анхен.

– Прощай, сестра, – Агнес, холодно улыбаясь, пошла к выходу.

Анхен шла следом, лампу несла, поднимая повыше, чтобы гостье путь освещать, хотя прекрасно знала, что девушка в темноте видит не хуже ее. И рука с лампой дрожала.

Когда Агнес вышла на улицу, то радовалась, а если бы могла громко смеяться, смеялась бы, поднимала бы глаза к небу и хохотала так, как никогда прежде. Только не умела она это делать громко. Всю жизнь смех ее был тих, да и мало его было у нее в жизни. Ну и ладно. Все равно – никогда еще она не была так счастлива, теперь она знала, что сможет все. Все! Нет преград для счастья ее. Первый раз в жизни она чувствовала в себе силу. Такую силу, что не только Ёгана или Брунхильду согнет, а любого на колени поставит. И не было для этой маленькой девочки чувства прекраснее. И этот темный город ей очень нравился. Все самое лучшее, что случилось с ней, произошло тут.

Она почти бежала в гостиницу и не знала того, что в это же время к городу подходят измотанные пятью днями переходов добрые люди при хорошем железе, доспехе и обозе из трех телег. И было их сорок два вместе с двумя сержантами. А впереди них, на уставшем коне, едет старый воин, коего зовут Карл, а по отцу он Брюнхвальд. И спешит он по зову дружка своего, который сейчас спит в самых дорогих покоях, что можно снять в городе за деньги.

Глава 29

– Вставай, – будила Анхен Ульрику, вороша ее волосы нежно, – вставай, родная моя.

Та уже давно такой ласки не помнила и даже обрадовалась сначала, а потом огляделась, увидела, что ночь, и испугалась:

– Сердце мое, что случилось?

– Вставай, уезжаем мы.

– Что? Как? – переполошилась Ульрика, вскакивая на кровати. – Отец наш, заступись, сердце мое, отчего мы уезжаем?

– Жив пес хромоногий, и в силе он опять. – Очень неприятно было говорить это благочестивой Анхен, но пришлось, ведь и вправду силен муж, да так, что не одолеть его ей. А вот о том, что девчонка заносчивая была тут и не покорилась, Анхен никогда бы не созналась. Ей о том говорить стыдно, и она продолжила: – Вставай, дорогая, дел много.

– Сейчас едем? – все сидела на кровати Ульрика.

– Сейчас! – взвизгнула Анхен. Не было сил этой дуре все объяснять. – Вставай! Ночью едем, сейчас, утром поздно будет.

– Отец наш, а кто едет, что брать? – Наконец Ульрика спрыгнула с кровати, одеваться стала. Путалась в подолах, торопилась. – Постель брать? Кого вперед будить будем?

Анхен схватила ее за лицо и зашептала горячо, чтобы поняла глупая:

– Ни постели не повезем, ни посуду, только ценное. И оружие. И будить никого не станем, только Михеля, беги к нему и вели мерина в возок впрячь, нет, пусть двух впрягает, и в тот воз, на котором парусина надета. В нем поедем. И больше никому! Слышишь?

Напуганная Ульрика кивала, поправляя платье; хотела она спрашивать, много у нее вопросов было, но понимала, что не время их задавать.

Они разошлись, Ульрика побежала к привратнику. Тот, как увидал ее, так перепугался, морда-то еще не заросла от когтей благочестивой, но женщина его успокоила, сказала:

– Беги, двух лучших меринов впряги в большой воз – тот, что крыт парусиной, и поспешай, а то Анхен гневаться станет.

Мужик побежал, не хотел он снова видеть гнев благочестивой. А Ульрика поспешила на шум, на шаги, что по дому шелестели. За сестрой своей названой.

Нашла ее в покоях матушки Кримхильды. Сиделка спала с открытыми глазами – видно, Анхен тронула ее, сама же Анхен из-под кровати старухи тянула тяжеленный мешок. А вот матушка не спала, с интересом на них смотрела.

– Доброй ночи, матушка, – присела Ульрика.

– Помогай, – сказала Анхен, и Ульрика потянула мешок с ней вместе.

То было золото, целый мешок золота, а еще из-под кровати Анхен вытащила мешочек из бархата, раскрыла его, убедилась, что шар чистого хрусталя на месте, и сказала:

– Давай, берись, не подниму одна.

Женщины вцепились в края мешка, но оторвать его от пола не смогли, вырвался он из рук.

– Волоком потащим, – решила Анхен.

А Ульрика прежде, чем взять край мешка снова, спросила:

– А как мы матушку