Московская сага. Война и тюрьма - Василий Аксенов

– Конечно, нацистская сволочь заслуживает мщения, –сказал Никита. У него возникло ощущение, что внутри начинают подрагиватьтрахея, бронхи, диафрагма... – Всех преступников надо судить, казнить,однако гражданское население-то тут при чем? Большинство из них вообще не зналоо лагерях смерти. Наши люди ведь тоже далеко не все знают...

Проговорился. Почти проговорился. Стройло, как бы давая емувремя зажевать почти сказанное, отошел к окну.

Ну, ясно. Хорошее, очень хорошее дополнение к накопленномуматериалу, думал Никита, вышагивая взад-вперед по дорожке красногоутрамбованного песка вдоль берега муниципального пруда брошенного жителямигородка Шлоссбург, вышагивая что твой Фридрих Прусский, и даже два пальца заотворотом мундира, на фоне башен городского замка, то есть, с точки зрениянедавно приводнившихся заморских гусей, и на фоне пламенеющей готики собора,если смотреть из замка, то есть из стрельчатого окна, в котором, чуть отодвинувштору, стоит начальник политуправления Стройло, и на фоне большогосреднеевропейского заката, если смотреть со всех сторон, и даже с запада,потому что закатные лучи зажгли кресты и купола на востоке. Стоит великимдругом и вождем, с точки зрения совершенно уже обалдевшего от преданности псапо имени Полк.

Маршал был в очень дурном, взвинченном по кривой резьбесостоянии духа. Казалось бы, конец войне, ликуй, готовься к окончательномуликованию победы, однако все вызывает беспокойство и раздражение: положение ввойсках, настроение в верхах, личные дела. Наметившиеся было новые,гармоничные, по-настоящему дружеские отношения с Вероникой пошли наперекоссразу же после бегства Бориса I V. Законная супруга бомбит его письмами,радиограммами, при встречах закатывает отвратительные истерики, припоминает всегрехи, обвиняет в черствости, равнодушии к сыну, врывается вдруг свыкатившимися глазами, с устремленным прямо в лицо, в межглазье карающимпальцем: «Ты страшный человек!»

Чего она хочет? Чтобы я поднял на ноги всю разведку игосбезопасность для поисков восемнадцатилетнего пацана? Да я ведь и сам в еговозрасте, никого не предупредив, ушел из дома, прибился к Фрунзе. Ясно, что онна фронте, но где его найдешь среди двадцатимиллионной массы? Я уже обращалсяко всем командующим фронтов, и все обещали искать, а значит, поиски идут – кпросьбе Градова не могут отнестись несерьезно, – однако покабезрезультатно. Она воображает, что он мне меньше дорог, чем ей, мой мальчик,мой Борька Четвертый, о котором я думаю всегда с такой щемящей нежностью ижалостью и чувством вины, которое он бы мне никогда не простил. Что жеподелаешь, если он захотел вписать эту войну в свою биографию? Она ничего неслышит, ходит на всеобщее посмешище по инстанциям, обращается к этому кузену,подозрительному Ламадзе, даже к Стройло. А этот гад приходит и предъявляет:твоя жена, Никита, встречается с американцем из посольства.

Как она переменилась за время нашего обоюдного отсутствия!Лагерь уже не отмывается от нее. Должно быть, там научилась накачивать себя,выдавать «психовку». Однажды провизжала: «Ты только о ней сейчас думаешь, опизде!» Вика, нежная девушка из волошинского Крыма, из модерновых домов Москвы!На этом все коммуникации были прерваны.

И та, кого она так называла, столь однозначно, такпо-блатному, Таська, верная спутница, которая до сих пор даже в постелиназывает меня на «вы», тоже стала мрачнеть, грузнеть: «Вы меня ни капельки нецените, Никита Борисович! Ни разу не взяли с собой на самолете в Москву!» Вдовершение ко всем этим прелестям, невзирая на все меры предосторожности, оназабеременела.

* * *

Стройло в щелку шторы смотрел, как командующий отламывает отаккуратной яблони прутик, как машинально посвистывает этим прутиком вокругсебя, будто чертей отгоняет, как садится на камень у самой воды и сечетпрутиком эту ни в чем не повинную воду. Градовы, тонкая кость, наглаяаристократия, почему это вы всегда чувствуете себя героями романа, а нас, Стройло,всю мою семью, отодвигают на периферию? Теперь, кажется, приближается новаяпереоценка ценностей. Он думает, что я не знаю, кто был тот обидчик спощечиной, и где он сейчас, и какая во всем этом лежит ползучая антисоветчина.Жалко, на Украине идиоты расстреляли того пацана: он мог быть полезен.

* * *

Стемнело. На мальчишеской спине маршала перестали выпиратьлопатки. Сидевший рядом Полк потрогал лапой его плечо: пора! Сзади приблизилисьтри массивных фигуры в плащ-палатках, личная охрана. Стройло собирает на меняинформацию, думал маршал. Он готовит докладную записку, это ясно. Такжеочевидно, что кто-то его подталкивает на это дело в Москве, возможно, самБерия. Легко себе представить пункты повестки дня: Градов противопоставляетсебя линии партии, ищет дешевой популярности в войсках, превратил Резервныйфронт в свою личную вотчину, окружил себя своими людьми и подхалимами, содержитгарем, обогащается (гарем, может быть, докажут, обогащение вряд ли, но это неважно: будет решение сожрать, сожрут в один миг, пуговиц не выплюнут); ну, чтоеще, если этого недостаточно, ну, вот – постоянно высказывает сомнительныемысли, проводя параллели между германским фашизмом и советским коммунизмом,применяет политику террора по отношению к заслуженным военнослужащим... Ну и,наконец, польский вопрос...

* * *

Ну и, наконец, самое главное – «польский вопрос», завершилсвою собственную затянувшуюся мысль генерал-лейтенант Стройло. В итоге,товарищи, можно сделать вывод, что маршал Градов ищет личной популярности на Западеи имеет бонапартистские тенденции. Ему конец. Или мне конец.

Стройло отошел от окна, не зная, что кто-то через парк измаленького окошечка собора держал его все это время под прицелом бинокля.

Ну и, наконец, этот проклятый «польский вопрос». Этот проклятыйвопрос, вообще тема Польши стали для Никиты едва ли не кошмаром сродни тем его,юношеским, кронштадтским снам. Еще в Белоруссии, в Катынском лесу, когда онувидел черепа с одинаковыми дырочками в затылках, он понял, что немцы в данномслучае не врут, что это все тех же «рыцарей революции» мокрое дело.

Затем, после сражения за Вильнюс, в котором как союзникидрались вместе с советскими войсками отряды АК, все прекрасно экипированные, вконфедератках и маскхалатах, настоящая регулярная армия... Первое позорноедело, подлое предательство! Мы сидели с польскими командирами за дружескимстолом, а потом их всех куда-то увезли особисты, и они пропали – с концами!

«Таракан», похоже, давно уже разработал свой сценарий дляПольши. Недаром однажды в Ставке положил здоровую лапу на карту, закрыв бугромладони Варшаву, пальцами Краков и Данциг, и произнес одно только слово:«Золото!»