Московская сага. Война и тюрьма - Василий Аксенов

Переговоры с поляками шли уже несколько дней. Ставканастаивала на разоружении дивизии и старалась обходить молчанием свободныйвыход к морю. Никита предложил полковнику Вигору (это, разумеется, былаподпольная кличка поляка, настоящее имя держалось в секрете) свободный проходна Фрише-Нерунг, но без оружия. Вигор поначалу категорически отверг этопредложение как унизительное: «Польская армия отступает с оружием в руках!» Ондержался как гордый шляхтич, но был похож на учителя черчения. «Сохраните своихлюдей, полковник, – сказал ему тихо Никита, когда они отошли, разумеется,под бдительным оком Стройло, покурить к окну. – Еще два-три дня, и мнепросто прикажут вас всех уничтожить». После этого пришли к соглашению: дивизияоставляет вооружение в расположении Резервного фронта, однако офицеры сохраняютличное оружие. Дивизии гарантируется свободная эвакуация (в русском тексте), тоесть отступление (в польском тексте), через Балтийское море в нейтральнуюстрану. Проход поляков к морю был назначен на завтра, то есть на утро после тойночи, начало которой застало нас вместе с маршалом Градовым на берегумуниципального пруда в пустынном, как театральная декорация, прусском городкеШлоссбурге.

Гуси уже плавали по пруду – деловито, как хозяева. Иные изних приближались глянуть круглым оком на человека, бессмысленно тревожащеговеточкой водную поверхность, и на его зверя по кличке Полк.

«Существование равняется сопротивлению, – бормоталНикита. – Вот это формула. Она может выворачиваться наоборот, однако никтоне ответит тебе прямо: равняется ли сопротивление существованию?»

* * *

Может показаться странным или даже надуманным, но пропавший сынмаршала Градова Борис IV был в тот вечер тоже озабочен «польским вопросом».Собственно говоря, «польский вопрос» заботил его давно, поскольку он уже целыйгод находился на территории этого государства, столь неудачно расположенногомежду Германией и Россией, однако именно в тот сумеречный час, когда его отецпредавался нелегким мыслям на берегу пруда в Шлоссбурге, Борис, или Бабочка,как звала его бабушка Мэри, подошел к этому вопросу, в который уже раз, сисключительной остротой.

Произошло это в городе Тельцы Краковского воеводства. Ввосемь часов вечера на Рыночной площади, где под сильным юго-западным ветромраскачивались три уцелевших фонаря и где инвалид неизвестно каких войск панТалуба играл на гармошке «Вальс Гнойной улицы», сидя под выщербленнойрикошетками стеной со знаком «Готвицы», то есть аковского якоря, там, на этойплощади, вобравшей в себя, казалось, все худосочие измордованной ЦентральнойЕвропы, появилась шестерка молодых людей. Предварительно эта компания оставилаза торговыми рядами четыре мощных немецких мотоцикла.

Парни были одеты в черные дождевики и кепки-восьмиклинки созначками АК, наспех приколотыми булавками. В одном из них не без труда можнобыло узнать нашего Бабочку. Твердыня юношеской челюсти поросла слегкарыжеватой, «папашиной», щетиной. Быстрыми шагами парни пересекли площадь иприблизились к зданию ратуши. Там горели все огни, на крыльце царило оживление.Народ входил и выходил, собирался в не совсем трезвые кучки дискутантов. Шлопервое заседание многопартийного зажонта мейски. Здание охранял отряд бойцов излеса.

Появление шестерки не осталось незамеченным. «Чешчь,хлопаки, – окликнул один из охранников. – Вы откуда?» – «Ма мы листот генерала Бура, – ответил вожак шестерки. – Особишче для панаВетушинскего!»

Охранник махнул было рукой «проходи», но потом застыл соткрытым ртом. Какой странный акцент! Пся крев, то не наши! «Марек! –крикнул он другому охраннику, тому, что стоял чуть выше по ступеням. –Эти, в плащах... Эй, стой!.. Курвы сын! Эй!..»

Это было последнее «Эй!» в его жизни. Из-под плаща одного из«не наших» сделал несколько горячих плевков ствол короткого автомата. Шестеркамгновенно, будто не раз репетировала, рассыпалась по зданию ратуши. Двое,присев за парадной лестницей, встретили выбежавших охранников кинжальным огнем.Двое ринулись вверх по этой лестнице в зал заседаний. Почти мгновенно оттудастали доноситься взрывы гранат, дикие вопли публики. Оставшиеся двое деловитоносились по вестибюлю, окатывали бархатные шторы бензином из принесенных подплащами канистр, вздувая и раздувая всепожирающее пламя.

Весь налет продолжался не более десяти минут, но за этовремя были перебиты все сидевшие на сцене члены зажонта, вся охрана и немалоечисло подвернувшейся под пули и гранаты публики.

Кто-то услышал, как переговаривались налетчики, и теперь ужепод сводами ратуши среди воплей ужаса и отчаяния неслось: «Русске! Русске насмордуе! Русске бандиты!»

«Уходим!» – крикнул наконец командир отряда СтаниславТрубченко. Все как по нотам: четверо бегут, двое прикрывают огнем, потом двоедругих стреляют, а четверо бегут. Все, как доктор прописал.

Снова двое из шестерки, наш Бабочка и еще один, из-за углаторговых рядов окатывают плиты площади стальной поливкой. Пан Талуба хрипит набоку, гармонь пробита. Четверо за рядами заводят мотоциклы.

Взревели моторы. Борис прыгнул за спину Трубченко. Напарникаего, Сережку Красовицкого, привязывали ремнем к седлу: зацепила руку парнюбелопольская пуля. Вырвались из-за рядов, пошли в отрыв, стреляя из«шмайссеров» и «вальтеров», расшвыривая гранаты. Колесница огня! Все в порядке,задание выполнено. Перехват на дороге вряд ли возможен: телефонный щит разбитперед самым началом операции.

Теперь они мчались под луной, словно мирная компания. Толькодевчонок не хватает. На всякий случай, чтобы под огонь своих не попасть, меняемкепари на родные советские пилоточки. Кого тут сейчас в Польше встретишь надорогах, никогда не знаешь: Крайову, Людову, Красной Армии регулярную часть, ато и на фрица шального наскочишь или вот на такой отрядик, как наш собственный,как говорится, не приведи Господь!

Пока что они мчались, как в мирном сне. Мелькали пятна озер,озаренные луной верхушки леса, подъемы и спуски, склоны со спящими хуторами,костелы. Бурно, по-юношески, взлетали на серебрящиеся бугры первоклассныемотоциклы. Изредка шлепалась на асфальт плюха крови Сережи Красовицкого.