Степные кочевники, покорившие мир. Под властью Аттилы, Чингисхана, Тамерлана - Рене Груссе

переворот, объясняется тем, что против Менгу, сильной личности, Угэдэиды могли выставить лишь молодых и весьма бесцветных принцев; также он объясняется той своего рода диктатурой, которую в период междуцарствия мог, в качестве старейшины рода Чингизидов и главы его старшей ветви, устанавливать Бату. Тем не менее истинно то, что отстранение от трона дома Угэдэя в пользу дома Тулуя стало разрывом с легитимной преемственностью, на что главные пострадавшие не могли хотя бы не попытаться отреагировать. Поэтому отстраненные Угэдэиды, в частности Ширамун, уже после заключительного курултая отправились ко двору нового великого хана, формально – воздать ему почести, а фактически попытаться захватить его с помощью верных им войск и свергнуть. Но их намерения были раскрыты, их эскорт разоружен, советники, в частности Хадак и Чинкай, казнены, а они сами арестованы.

Менгу сурово наказал своих несчастных кузенов. Бывшую регентшу Огул-Каймиш, которую он ненавидел («женщина более подлая, чем собака», говорил он Рубруку), раздев догола, подвергли пытке, после чего зашили в мешок и утопили (май – июль 1252 г.). Хубилай, младший брат Менгу, на время спас Ширамуна, увезя его в армию, действовавшую в Китае, но все-таки не смог позднее помешать Менгу утопить несчастного молодого человека. Куча, младший сын Гуюка, был отправлен в одну из областей к западу от Каракорума. Не решились казнить Кадана, который неожиданно покорился (и который в дальнейшем станет исполнителем приговоров Менгу, в частности в отношении Элжигидая), а также Хайду. Так что они оба сохранили Угэдэев улус на Или. Мы еще увидим, что Хайду еще поднимет мятеж под лозунгом восстановления легитимной династии Угэдэя и создаст огромные трудности преемнику Менгу. Наконец, Менгу приказал казнить главу Чагатайского улуса Йису-Менгу, который выступил против него, и заменил другим Чагатаидом, Кара-Хулагу, а потом вдовой последнего, принцессой Эргене (1252). Бури, еще один внук Чагатая, был выдан Бату и казнен этим принцем за оскорбление, нанесенное ему во время похода в Европу.

Царствование Менгу

Менгу – на момент вступления на престол ему было сорок три года – был, после Чингисхана, самым выдающимся из великих ханов. Немногословный, противник роскоши и разврата, из развлечений признающий только охоту, он вернул полную силу Ясе и предписаниям своего деда. Энергичный лидер, строгий, но справедливый правитель (он до последней монеты оплатил огромные долги, сделанные его предшественниками, но так и не погашенные до этого времени), суровый, но умный политик, способный военачальник, он полностью восстановил государственную машину, созданную Чингисханом. Не отказываясь (как это сделает его преемник Хубилай) от традиций своего рода, он завершил формирование в монгольской империи надежного административного аппарата и действительно превратил ее в правильно устроенное государство. В начале царствования выполнение обязательств перед Бату (который в буквальном смысле сделал его императором) привело, если не де-юре, то де-факто, как совершенно правильно заметил Бартольд, к разделу власти: к западу от Балхаша Бату правил практически независимо; но смерть Бату в 1255 г. снова сделала Менгу единственным реальным властителем монгольского мира. Чингизиды – вожди различных улусов, или уделов, считали, что имеют право не платить налоги или делить доходы государства с представителями центральной власти. Менгу прекратил эту практику. Очевидно, что если бы он прожил дольше или если бы его преемники продолжали его политику, монгольская империя не распалась бы на независимые ханства – дальневосточное, туркестанское, персидское, русское, а осталась бы относительно единым государством.

Воспитанный матерью-несторианкой, кереитской принцессой Соркуктани, Менгу благосклонно относился к несторианам. Своим канцлером он назначил несторианина, кереита Болгая. Но он покровительствовал также буддизму и даосизму. В 1251–1252 гг. он назначил состоять при своей особе главу даоистской церкви и буддистского «господина царства». Первым был монах Ли Чжэ-чан, вторым – лама «из западных стран», по имени На-мо. В это время особым благоволением монарха пользовался Ли Чжэ-чан. В 1255 г. Менгу присутствовал в Каракоруме на диспуте между буддистским монахом На-мо и даосистами. В 1256 г. при его дворе в Каракоруме состоялось нечто вроде буддистского церковного собора. «Все религии, – говорил он Рубруку, – как пять пальцев на одной руке». Но буддистам он говорил, что буддизм – это ладонь руки, на которой все остальные религии – пальцы. Действительно, похоже, что после того, как он некоторое время поддерживал баланс между буддистами и даосистами, Менгу все-таки склонился в пользу первых, особенно после диспута 1255 г., где даосисты были уличены в распространении фальшивок, искажавших происхождение буддизма. В остальном монгольский император использовал все культы в своих политических целях. С этой целью он назначил руководителем буддистов бонзу Кай Юаня, а руководителем даосистов – также деятеля, преданного монгольским интересам.

Путешествие Рубрука

В царствование Менгу Людовик Святой направил к монголам с миссией францисканца Гийома де Рубрука. Выехав из Константинополя 7 мая 1253 г., Рубрук по Черному морю приплыл в итальянские фактории в Крыму (в Солдайю он прибыл 21 мая). Когда Рубрук из Крыма попал в русскую степь, то есть в Кипчакское ханство, ему показалось, что он оказался в другом мире – кочевом, превратившемся после массовой резни тюрок-кипчаков в заросшую травой пустыню, где на горизонте то и дело внезапно возникали монгольские конные патрули. «Когда я оказался среди татар, мне поистине показалось, что я перенесся в иной век». Описание Рубруком монгольских орд стало классикой. «У них нет постоянных жилищ, ибо они поделили между собой Скифию, которая тянется от Дуная до Дальнего Востока, и всякий командир, смотря по тому, имеет ли он под своей властью большее или меньшее количество людей, знает пределы своих пастбищ и где он должен остановиться в зависимости от времени года. Зимой они спускаются в более теплые страны к югу, летом поднимаются на север». И Рубрук описывает монгольские войлочные палатки, поставленные на повозки и часто собирающиеся в передвижные деревни. Что же касается самих монголов, никто не описал их лучше нашего францисканца: «Мужчины выбривают себе на макушке головы четырехугольник. В углах затылка они оставляют волосы, из которых делают косы, которые заплетают, завязывая узлом до ушей». Одеваясь зимой в меха, летом они носят привезенный из Китая шелк. Наконец, в огромных количествах пьют кумыс – перебродившее кобылье молоко, монгольский национальный напиток – и вино.

31 июля Рубрук достиг расположенной в трех дня пути от Волги ставки Сартака, сына Бату. Хотя наш францисканец этого не заметил, Сартак был несторианином, и Рубрука к нему ввел некий христианин-несторианин по имени Койяк, «который считается одним из старших при дворе»[170]. Если рассказ Рубрука о том, что у Сартака он встретил тамплиера, и ложен, этот правитель был достаточно информирован о делах на Западе. Рубруку, говорившему ему, что самый могущественный