Зеркальные числа - Тимур Максютов

– Спасибо, сынок, – сказала она и выпила до дна.

Этой ночью в доме было очень тихо. Мы с сестрами сидели втроем на темной веранде, держались за руки и молчали. Мне смертельно хотелось выпить вина, или даже остаток жидкости из прозрачного пузырька, что дала мне Мелани, но я никак не мог подняться, отпустить руки Доры и Адельки, разомкнуть круг наших любви и горя.

Мы похоронили маму рядом с отцом, на маленьком семейном кладбище в конце сада. Там лежали и никогда не встреченные нами предки, чьих имен было уже не разобрать в оспинах камня, и дядя Артур, который когда- то дрался с отцом на дуэли за маму, и бабушка Мария, про которую все знали, что она была ведьмой, и избежала Полизея лишь потому, что в юности успела побывать любовницей «особы, приближенной к Высокому престолу».

– Пойдем в дом, Ленар, – позвала меня Дора, но я помотал головой и остался сидеть у темного, криво поставленного могильщиками папиного камня, на котором теперь предстояло вырезать и мамино имя. Я испытывал странную отрешенность и завидовал тем, кто лежал здесь, под деревьями – их тяготы закончились, их дела завершились, их волнения улеглись. Я же знал, что ждет меня – якорь ведьм, не покой, а рывок, сдирание кожи, солнечное утро над Тамирной. Новый круг, колесо, в котором я опять побегу, как ученый крысеныш, перебирая короткими усталыми лапками.

– Я так устал, – сказал я тихо. Зашумели от порыва ветра деревья и какая-то белка нагадила сверху мне на плечо – задрав голову, я увидел исчезающий в кроне пушистый хвост. А говорят, что судьба никогда не отвечает на вопросы и жалобы.

Кареты Полизея – ярко-синие с желтой полосой, лаковые, сверкающие на солнце, словно новенькая ярмарочная игрушка. Самоходные, красивые, но даже дети не радуются, завидя их на улицах, не показывают пальцами на диво, не бегут за каретами по пыли сорванцы. Едут они, и никто не знает, куда, перед каким домом остановятся, кого сожрут, каким потом вернут и вернут ли.

Мы сидели за холодным постным завтраком, который из остатков еды в доме сообразила Аделька. Дора рассеянно ковыряла вилкой нечто, посыпанное засохшим сыром, а я наконец решил сдаться, наплевать на взгляды сестер и открыть бутыль паршивого, но крепкого вина. В окно со стрекотом влетела стрекоза – бурая, с остатками позолоты на изломанных крыльях, она летела из последних сил и упала на пол, издохнув у ног Доры.

– Это от Тадеуша, – сказала она, с трудом наклоняясь.

– Ее пытались перехватить, – заметил я.

Адель перегнулась через стол, выхватив у сестры послание и опрокинув мой бокал с вином. Красное пропитало скатерть, запахло кислятиной.

– Нужно бежать, – сказала Аделька белыми бескровными губами. – Тадеуша арестовали.

Дора схватила со стола мой пустой бокал и швырнула его об стену, осколки брызнули на пол.

– Куда. Мне. Бежать. Такой вот? – процедила она, показывая на свой живот. – Куда от них вообще можно убежать?

И она выругалась так длинно и грязно, что даже Адель бледно улыбнулась сквозь страх.

Когда мы вышли на веранду, у ворот уже стояла карета Полизея, синяя с желтой полосой, лаковая, яркая. От нее к дому шли четверо.

Карета сожрала моих сестер, и в тот вечер я пил, пил, и никак не мог опьянеть.

Тадеуш оказался невысоким, приятным на лицо молодым человеком, уже начавшим округляться в боках и неуловимо напомнившим мне моего бывшего денщика Алексея.

– Условия там… не такие уж и плохие, – говорил он растерянно и опять принимался грызть ноготь, хотя все они на его руках уже были обкусаны до мяса и наверняка сильно болели. – Для тюрьмы Полизея то есть. Все же не земляная камера с соломой.

Его выпустили вчера, объявив, что в его предательских махинациях и «прочей деятельности во вред Светлому Герцогству Урбино» виноват не он, а тлетворное влияние жены-ведьмы и ее пособницы-сестры. Тоже, естественно, ведьмы, так как «ведьмовство – качество врожденное, а близнецы – суть одно».

– Чего они хотят? – спрашивал я снова и снова, а Тадеуш сбивчиво лепетал про золото, контракты, каналы поставок и шпионов княжества Лацио, рассыпаясь с каждой фразой все больше и больше. Я не выдержал и влепил ему пощечину, что, наконец, его взбодрило и он кинулся на меня с кулаками.

– Они хотят их сжечь, – кричал он, пытаясь ударить меня в живот. – Они хотят их показательно сжечь, чтобы поднять мораль и напугать все торговое сословие, понимаешь? Выжать из нас больше ресурса на свою войну, при этом не меняя законов. Потому что если меня можно – то и всех можно! Понимаешь?

Я понимал. Аккуратно стреножил Тадеуша и велел старому слуге посильнее его напоить, может быть даже маковым ромом.

Свен Виргиль сильно изменился с нашей последней встречи – он стал жилист и чрезмерно худ, а его щеку перерезал шрам, оттягивая вниз угол правого глаза. Кожу и волосы его сожгло горное солнце. Он казался мальчиком, которого обманули при сделке духи войны – взяли его молодость, красоту, здоровье, подсунув взамен порченый товар – три золотых георгина в петлицах и немножко власти и влияния. Духи войны обманывают всегда и всех.

– Ты мне должен, – повторил я, не отпуская его взгляда. И, тихо, – должен куда больше, чем помнишь, Свен.

Он услышал, но ничего не сказал, дернул плечом, допил вино и приказал подать воды.

– Воду озера Гош сейчас не продаем, – отозвалась девушка с подносом. – Говорят, последние месяцы шпионы княжества Лацио добавляли в бутыли медленный яд, разрушающий разум. Поэтому мораль понизилась, сражения проигрываем… Полизей раскрыл бы заговор раньше, но, говорят, с нашей стороны всем глаза отводили ведьмы, – она подчеркнула страшное слово голосом и, удерживая поднос одной рукой, сложила пальцы другой в отводящий колдовство знак. – Знаете, они берутся за руки, колдуют, и людям мысли меняют?…

– Подай тогда любой другой воды, – скучающим голосом сказал Свен, и девушка, помрачнев и поклонившись, отошла.

– Слышал?

Я кивнул. Беда шла на моих сестер стеной, волной до неба, как океан в старых сказках, разгневанный смертью Зверя Зимы и переполненный его ледяной кровью.

– Я поговорю с дядей, – сказал Свен после долгого молчания и нервно потер шею, которую я смутно помнил рассеченной, пузырящейся кровью и воздухом.

– Друзей у светлого герцогства Урбино в последние годы мало, можно сказать дружим в основном с собственной Корволантой и Инфантерией, вот двое верных друзей у нас и есть…

Стратег Полизея, высокий, худой, властный, явно наслаждался звуком собственного голоса. Я сидел за столом напротив – чисто выбритый, одетый в лучший костюм Тадеуша, смиренный и умоляющий, с присланным утренней стрекозой свидетельством старухи-соседки о том, как она годами наблюдала благонадежность и крайнюю привязанность нашей семьи к Высокому Престолу (включая фейерверки и ежегодные празднования дня рождения герцога Дренто, и семейные распевания гимна по воскресеньям), а также полное отсутствие ведьмовских наклонностей у Доры и Адели, несмотря на крайне склочный характер последней.