Папа - Павел Владимирович Манылов

class="p1">– Ну что… по коням. – Отец хлопнул ладонями по коленям и встал со скамейки.

– Пап, можно с вами? Последний раз. – Косте так захотелось снова в дело, что, сложив в молитве ладони, он жалобно посмотрел на отца.

– Ладно, поехали, – подумав пару секунд, ответил тот, – халат только надень. Там, в кабине, есть один чистый.

Они быстрым шагом дошли до автомобиля и сели по своим местам.

– Кто? Где? – с ходу спросил папа у Валеры, захлопывая за собой дверь.

– Мужчина, около пятидесяти, ресторан «Савой». Плохо с сердцем, скорую вызвали сотрудники ресторана.

– Ясно. Поехали. – Отец пристегнулся ремнём безопасности и посмотрел на часы.

«Савой» находился в самом центре города и был практически недоступен для рядовых граждан. И не только потому, что это был самый дорогой ресторан, – почти все гда он был закрыт на спецобслуживание, даже если во всём ресторане было только два гостя. Вокруг постоянно находилась личная охрана, а неподалёку дежурила милиция.

Перестрелки здесь случались, равно как и милицейские облавы, но тем не менее ресторан не терял своей популярности у определённого круга гостей.

Костя не был здесь ни разу. Отец признался, что побывал однажды, лет двадцать пять назад: «Когда твой дедушка отмечал здесь пятидесятилетний юбилей. Никаких бандитов тогда ещё не было, но, как начальник отдела в НИИ, он приятельствовал с некоторыми представителями городской номенклатуры, что и позволило ему выбрать именно это место».

Ресторан находился в здании Театра оперы и балета, поэтому, хоть и имел отдельный вход, фасадом походил на дворец. Высокие белоснежные колонны поддерживали огромный балкон, а многоступенчатые лестницы уводили гостей в роскошные интерьеры за закрытыми дверями. У входа всегда стоял швейцар в одежде Екатерининской эпохи и кланялся каждому гостю, услужливо открывая высокую дверь.

Скорая подъехала прямо к лестницам. Швейцар уже ждал их и, поменяв учтивость на высокомерие, махал, поторапливая врачей. Внутри бригаду встретил администратор – перепуганный молодой мужчина в чёрном костюме-тройке, он и повёл их наверх, где располагались отдельные кабинеты.

Открыв тяжёлую дубовую дверь, администратор пропустил отца вперёд, определив в нём главного, и зашёл следом, оставив Костю и Веню позади. Кабинет был камерный, человек на шесть-восемь, не более. Круглый стол, пять стульев и небольшой диванчик в углу с журнальным столиком. На этом диванчике и лежал больной. Он был в сознании и, шевеля руками, пытался давать какие-то указания, видимо, директору ресторана, сидевшему рядом. Костя не сразу узнал больного. С растрёпанными волосами, бледный, Сан Саныч Костыльков стал совсем не похож на прежнего, всегда идеально одетого и причёсанного бизнесмена, от которого исходила энергия силы и успеха.

– Отойдите все, – скомандовал папа и сел на стул, согнав директора.

– О! Водитель. А ты откуда здесь? – Костыльков слегка улыбнулся и приподнял голову. – Сначала сынок твой меня подставил, а теперь и папаша решил уморить?

– Сынок вас не подставлял, – откликнулся Костя, – а папа мой – врач-кардиолог, и никто, кроме него, сейчас вам помочь не сможет.

– И ты здесь, гадёныш? – Костыльков попытался повернуться на голос Кости, но вдруг схватился за сердце и упал на подушку. Он начал тереть грудь, на лбу выступила испарина.

– Веня, ЭКГ, – строго скомандовал папа.

Прилепив к Сан Санычу клеммы с разноцветными проводами, он включил прибор и начал считывать кардиограмму.

– Катетер в вену. – Не спуская глаз с Костылькова, Семёныч протянул назад руку, взял поданный ему Вениамином шприц. Ввёл иглу и закрепил катетер.

«Острейший инфаркт миокарда, передний распространённый, ишемическая стадия. Слава богу, ещё нет некроза сердечной мышцы. Это обратимо». Семёныч подумал несколько секунд, измерил пульс и, продолжая держать больного за руку, тихо сказал:

– Сейчас поедем в больничку, вас полечат, и всё будет хорошо. – Он намеренно не раскрывал страшный диагноз, так как малейшее волнение могло стоить пациенту жизни.

– Всё-таки опять решил смыться? – Все резко оглянулись на голос. В дверном проёме стоял Артур. – Мне нужен ответ. После этого подписываем бумаги, и езжай в свою больницу.

– Выйдите отсюда! – крикнул Семёныч.

Артур презрительно посмотрел на людей в комнате, полностью проигнорировав обращённые к нему слова. Костя подошёл к Артуру и протянул руку. Тот ответил на рукопожатие, продолжая смотреть на Костылькова.

– А ты что тут делаешь? – спросил Артур у Кости, окинув его взглядом. – Медсестрой теперь работаешь? – Он потрогал нагрудный карман белого халата.

Костя не успел ответить, как за спиной послышались странные звуки. Он оглянулся. Костыльков потерял сознание, захрипел и начал умирать.

– Костя, быстро за ДЭФом и мешком АМБУ! – крикнул Семёныч. – Веня, адреналин – один миллиграмм, атропин-два. В одном шприце болюсно.

Костя убежал к машине, а Вениамин, приготовив шприц, протянул его коллеге.

– Давай следом физраствор вдогонку. Двадцать. – Семёныч вставил шприц в катетер и ввёл лекарство.

Абсолютно серого цвета, пациент продолжал хрипеть, но было видно, что он уходит. Семёныч телом отодвинул назад стул, журнальный столик и скинул умирающего с диванчика на пол. Начал делать массаж сердца. Пациент был без сознания, но агональное дыхание сохранялось.

Прибежал Костя. Семёныч взял у него «утюги», выставил двести джоулей и шарахнул больного. Ответа не было. Бросив приборы, Семёныч снова кинулся делать массаж.

Опять дефибрилляция. Двести джоулей. Бах! Семёныч посмотрел на «утюги»: «Мелковолновая фибрилляция желудочков».

– Адреналин и атропин по миллиграмму, – снова скомандовал он.

Веня набрал шприц и сам вошёл в катетер. Семёныч сразу же продолжил массаж сердца.

Скинув халат, он остался в одной взмокшей рубашке. Пот тёк со лба и капал на Костылькова. Бросив массаж, Семёныч опять взял «утюги».

Двести пятьдесят джоулей. Бах! Нет ответа. Снова массаж, вентиляция лёгких, массаж, адреналин, массаж, ИВЛ. Останавливаться было нельзя, пока оставалась хоть какая-то надежда на спасение пациента.

Триста шестьдесят джоулей. Бах! Е-е-есть ритм! Кордарон в вену, ещё массаж. Синусовый ритм. Пациент всё ещё был без сознания.

Начались судороги. Дыхание изменилось. «Как при эпилептическом припадке, – подумал Семёныч. – Такого везти нельзя. Не доедет».

– Реланиум. Четыре куба! – скомандовал он после трёхсекундного раздумья. – Да живи ты уже, мужик! Живи! – как будто приказывая, прошипел он Костылькову, вводя препарат. – Зря, что ли, потели?

Судороги прекратились. Дыхание стало выравниваться. Семёныч проверил пульс. Удовлетворённо кивнул, взял маленькую подушку с дивана и положил Костылькову под голову. Тот начал приходить в себя. Лицо посветлело. Наконец пациент открыл глаза.

– Почему я на полу? – тихо спросил он, посмотрев на потолок, украшенный лепниной и антикварной люстрой.

Он всё ещё был под действием реланиума, поэтому его язык заплетался.

– Всё хорошо. На полу просто удобнее, отдыхайте, – ответил Семёныч.

– А Настя уже пришла с учёбы? – продолжил бормотать Костыльков. – Мы в театр опаздываем. Я ей обещал.

– Несите носилки, – распорядился Семёныч, повернувшись