Мао Цзэдун - Александр Панцов

Хэ Цзянь требовал от Кайхуэй только одного: отречься от мужа. Если бы жена Мао сделала это публично, считал он, многие коммунисты явились бы в полицию с повинной. Но она отказалась предать любимого. И тогда ее отдали под суд военного трибунала, несмотря на то, что по просьбе матери Кайхуэй прошение о ее помиловании подписал сам Цай Юаньпэй, бывший знаменитый ректор Пекинского университета. Суд занял не более десяти минут. Задав несколько формальных вопросов, судья обмакнул кисточку для письма в красную тушь, сделал пометку на протоколе допроса и швырнул его на пол: так в китайских судах объявляли о вынесении смертного приговора. Утром 14 ноября 1930 года за ней пришли в ее камеру, чтобы вести на казнь. Аньин, находившийся с ней, расплакался. Но она сказала ему: «Ну что ты? Ты ведь Герой! Дорогой мой, передай папе, чтобы не сожалел о моей смерти. Пусть делает все, чтобы революция победила как можно раньше!» И еще добавила: «Надеюсь, после моей смерти родные не станут хоронить меня по-мещански».

Ее расстреляли на кладбище за северными воротами города Чанши, в предместье Шицзылин. Там же, где за девять месяцев до того казнили ее младшего двоюродного брата Каймина, того самого, что 31 августа 1927 года провожал Мао Цзэдуна на чаншаский вокзал. Очевидцы рассказывают, что везли ее к месту казни на рикше, и солдаты с ружьями бежали по обе стороны от повозки. Когда она упала, сраженная пулями, кто-то из карателей быстро снял ее туфли и отбросил как можно дальше: так в Китае делали всегда для того, чтобы покойник, не дай бог, не стал ходить тенью за своими убийцами. После этого солдаты вернулись в казарму и сели обедать. Но вдруг кто-то из горожан, наблюдавших за казнью, прибежал сказать, что «покойница» начала подавать признаки жизни. Прервав обед, семеро палачей вернулись на место казни и добили несчастную. Молча смотрели они, как, умирая, она импульсивно хваталась дрожащими пальцами за черную землю.

Вечером ее тело было передано родственникам, которые отвезли его в Баньцан, где и похоронили. Недалеко от родительского дома, на склоне холма, засаженного хлопком, в тени молодых сосен. Вскоре, дав взятку тюремщикам, местные коммунисты-подпольщики освободили Аньина и его няню. А через месяц, узнав из газет о кончине жены, Мао прислал своей теще 30 серебряных юаней на надгробную плиту. «Смерть Кайхуэй, — написал он, — не может быть оплачена и сотней моих смертей!»125

В то время, однако, он уже жил с другой женщиной, с которой познакомился всего два месяца спустя после своего отъезда из Чанши. Ведь, как мы помним, «человеческая потребность в любви» была для него «сильнее любой другой потребности». И ничто, «кроме какой-то особой силы», не могло в нем остановить эту «вздымающуюся волну потребности в любви». Весной 1929 года эта новая женщина родила ему дочь. Так что 30 сребреников, посланные на надгробие, были весьма символичны.

СОВЕТСКОЕ ДВИЖЕНИЕ В КИТАЕ (1927–1931 гг.)

Сев тогда, 31 августа 1927 года, на поезд, Мао прежде всего отправился в небольшой городок Чжучжоу, к югу от Чанши. Здесь он обсудил план восстания с членами местного парткома, в том числе со старым другом Чжу Шаолянем. Было решено, что коммунисты Чжучжоу начнут выступление первыми: им надо было взорвать железнодорожный мост через реку Сянцзян и совершить ряд диверсий на железной дороге. Затем Мао прибыл в Аньюань, в окрестностях которого должно было состояться важное военное совещание. На этой встрече, в местечке Чжанцзявань, партийные активисты приняли решение сформировать так называемую 1-ю дивизию 1-го корпуса Рабоче-крестьянской революционной армии. Ее численность составляла тогда более пяти тысяч человек.

После этого в сопровождении секретаря одного из уездных парткомов Мао направился в местечко Тунгу, к северу от Аньюани, для того, чтобы передать находившимся там прокоммунистически настроенным солдатам и беднейшим крестьянам решение о преобразовании их отрядов в 3-й полк 1-й дивизии. Его переполняли героические чувства: он уже представлял себя вождем повстанцев, и губы шептали строфы новых стихов:

Все вроде складывалось хорошо, но неожиданно на дороге, неподалеку от поселка Чжанцзяфан, километрах в пятидесяти от Тунгу, он и секретарь укома (звали его Пань Синьюань) были остановлены отрядом местной крестьянской милиции (миньтуанями). Те, конечно, не знали, кто оказался у них в руках, но на всякий случай решили отвести их к начальству. Ситуация создалась угрожающая: «белый» террор еще свирепствовал, и арестованных могли запросто расстрелять. Вот как сам Мао рассказывал об этом Эдгару Сноу: «Мне приказали следовать в штаб миньтуаней, где собирались меня убить. Но я, заняв несколько десятков юаней у товарища [Пань Синьюаня], попытался подкупить стражников. Те были простыми наемниками и особенно моей смерти не хотели, а потому согласились меня отпустить. Однако их командир воспротивился. Тогда я решил бежать, но никак не мог это сделать. Только тогда, когда до штаба миньтуаней оставалось метров двести, я вырвался и скрылся в полях. Я добежал до холма, который возвышался над прудом, и затаился там, в высокой траве, до захода солнца. Солдаты преследовали меня и даже заставили нескольких крестьян помогать им в поисках. Много раз они подходили совсем близко, один или два раза я даже мог до них дотронуться. Но каким-то образом мне удалось остаться незамеченным, несмотря на то, что несколько раз я терял надежду, будучи абсолютно уверенным, что меня опять схватят. Наконец на рассвете они прекратили поиски. Я сразу же направился в горы и шел всю ночь. На мне не было сандалий, а потому ноги мои оказались в жутких ранах. По дороге я встретил крестьянина, который пожалел меня и приютил, а затем вывел в соседний район. У меня было семь юаней, на них я купил сандалии, зонтик и еду. Когда же в конце концов я благополучно добрался до [своего] крестьянского патруля, у меня в кармане оставалось всего две медные монеты»127.

Тщательно подготовленное восстание, начавшееся 9 сентября, завершилось, однако, сокрушительным поражением. Правда, ничего другого и ожидать было нельзя. Никакой практической помощи восставшим солдатам и офицерам не оказали не только пассивные крестьяне, но и деморализованные железнодорожные рабочие и шахтеры. «Крестьяне не поднялись потому, что у их вождей не хватило решимости, — сообщал Пэн Гунда. — Как только военные операции завершились, мы потеряли политическое влияние на крестьянство, а [наши] партийные организации прекратили существование… После нескольких неудач рабочие утратили доблесть. То, что не удалось организовать саботажа на железной дороге, нанесло тяжелый удар по планам восстания в Чанше»128.

В этих условиях 15 сентября члены хунаньского парткома (и Мао в том числе) на свой страх и риск решили отказаться от штурма провинциальной столицы и от самого восстания в ней. Ничего, кроме многочисленных жертв, эти новые бессмысленные акции не сулили. Надо было отступать, а не изображать из себя героев.