Пантера Людвига Опенгейма - Дмитрий Агалаков

Неожиданно прилив крови ударил ему в глаза и уши. Покачнувшись, Давид схватился рукой за спинку сиденья, быстро опустил голову. Он простоял так несколько минут и направился к выходу – к высоким дверям собора.

Но на полпути остановился…

И помешало ему полотно, которое он пропустил, когда входил сюда. На полотне святой Георгий, восседавший на белом коне, только что поразил копьем Дракона – удар пришелся точно в спину чудовища. Георгий пригвоздил Дракона к земле, и тот был бессилен сопротивляться. Точно охваченный судорогой, Дракон еще пытался помочь себе – голова выгнулась назад, пасть была нацелена на древко копья – перегрызть его, сломать, освободиться. Но минуты Дракона были уже сочтены. Зритель видел только одно – агонию самонадеянного чудовища, его бессилие, ярость и страх.

Давид посмотрел в пол, вновь – на полотно, и быстрым шагом вышел из собора.

В оружейном музее Вельштедта Давид остановился у одной из ниш. Там, на двух крючьях, висел рыцарский меч – двуручный великан.

Давид оглянулся – зала была пуста. За окнами быстро темнело, все говорило о приближающейся грозе. Он провел рукой по лбу, и ладонь его стала мокрой. Что это – духота, предвестница ливня?

Давид быстро снял меч – три локтя в длину – и не успел опомниться, как острое жало в его руках со свистом рассекло воздух, описав круг над головой, затем второй. Два невидимых противника рухнули на землю, простившись с душой, истекая кровью…

Рядом, справа, оказалось зеркало – длинное и узкое, с рамой, украшенной резьбой. Звонко цокнуло об пол острие меча; сжимая его рукоять, Давид смотрел на своего двойника. А потом, выдвинув табурет, поставил его перед зеркалом и, не выпуская меча из рук, сел напротив. Подняв голову, вновь посмотрел на отражение. И оружейная зала, а вместе с ней и человек в костюме, с двуручным мечом, став зыбкими, качнулись, поплыли… Там, в ясном свете полной луны, на поваленном дереве сидел рыцарь, одетый в черное. Он держал в руках длинный меч, на котором застыло лунное серебро. Рыцарь походил на тень. А на месте его глаз были две черные дыры. И в одной из этих зияющих дыр, вдруг…

За окнами что-то вспыхнуло – ослепительно белое, а следом над крышей музея с хрустом раскололось небо. Капля за каплей, набирая силу, на стекла обрушился ливень.

– А вы неплохо владеете мечом, точно всю жизнь провели на ристалищах! – сухо проговорил за его спиной чей-то голос.

Давид обернулся – в дверях залы стоял старичок, музейный страж. С сознанием дела старик покачал головой:

– Сразу видно, фехтование для вас – профессия! Тем не менее, сударь, вам придется возвратить эту опасную штуковину на ее место. Тем более что музей закрывается.

Давид тяжело встал с табурета. Вернув меч в нишу, улыбнулся старику:

– Вы не ошиблись, любезный. В битвах я всегда был первым, и разрубить врага от плеча до паха мне ничего не стоило!

Еще через неделю Давид плыл на трехъярусном пароходе под небом Атлантики – на редкость ясным, несмотря на входивший в свои права октябрь, на ветреные дни. С утра до вечера он торчал на палубе, в шезлонге, с папиросой в зубах. Не читавший ни книг, ни газет, не заводивший ни с кем знакомств, Давид прослыл среди попутчиков отчаянным чудаком.

Сошел он в Александрийском порту. Родина Осириса и Исиды встретила его толчеей приморских улиц, жарой, слоновой костью минаретов, пальмами, попрошайками, бесконечными лавочками и заунывно-тягучей музыкой бродячих трубадуров в чалмах, сидевших, скрестив ноги, в самых людных местах столицы.

В день приезда, в гостинице, Давид познакомился с профессором Мелиариусом – главой научной экспедиции, уже готовой двинуться в глубь африканского континента. Он представился ученому мужу, чьи седые бакенбарды походили на два опаленных куста, фольклористом и собирателем языческих обрядов. Все, что нужно было Давиду, это стать попутчиком профессора до южной границы Египта…

Следующим утром на широкой террасе второго этажа гостиницы, под пестрым тентом, Давид с аппетитом поглощал морского окуня, запеченного в черепашьих яйцах. Он смотрел на горизонт Средиземного моря, запивая рыбу белым вином, когда ультрамариновая тень легла на белую скатерть его стола и посуду.

– Господин Гедеон, если не ошибаюсь?

На Давида смотрел сухощавый араб в белоснежном европейском костюме и белой широкополой шляпе.

– Не ошибаетесь. С кем имею честь?..

Араб добродушно улыбнулся, показав крупные белые зубы.

– Камил Мухаммад Ибрагим ал Галил, – сняв шляпу, представился он и, взглянув на свободный стул, спросил: – Вы позволите? – И, усаживаясь напротив, сообщил: – Я врач экспедиции, членом которой вы решили стать. Не удивляйтесь моему языку, я родился в Сирии, но вырос и учился в Европе, имею степень бакалавра и знаю пять языков.

Его история была занимательна: ал Галил оказался сыном визиря Бендеша, небольшого деспотического государства. Сразу после переворота, во время которого был убит высокопоставленный отец Камила, юноша тайно был увезен матерью и приближенными в Европу, где они и остались навсегда. На родине лишенный состояния, ал Галил получил профессию бакалавра медицины и практиковал в разных концах света.

Ал Галил заказал себе стакан простой воды со льдом и доверительно улыбнулся Давиду.

– Мне сказали, что вы интересуетесь язычеством, за последние полтора тысячелетия пустившим ростки сквозь каменные плиты ислама, укрывшие север Африки. Это так?

– Возможно, – ответил Давид.

– Простите мое любопытство, но эта страна так велика, так насыщена призраками минувших тысячелетий, что наверняка вы, ученый, интересуетесь чем-то определенным?

– Я иду по стопам пророка Мани.

– Ах, вот оно что, – едва пригубив воду, откликнулся ал Галил. – Вас, господин Гедеон, интересует коэффициент добра и зла в этом мире? – Его улыбка была иронична и загадочна. – Но, господин Гедеон, Мани никогда не доходил до Аль-Шабата.

– А с чего вы взяли, что я направляюсь именно в Аль-Шабат?

Араб пожал плечами:

– Вы сказали Мелиариусу, что покинете нас у южной границы и что маршрут экспедиции полностью вас устраивает. То есть, оставив нас, вы окажетесь всего в тридцати милях от Аль-Шабата. Но именно Аль-Шабат – один из самых древних и самых загадочных городов этой страны. И вы, ученый, тем более интересующийся древними мистериями, наверняка, знаете об этом. Именно Аль-Шабат на протяжении тысячелетий был распространителем различных вероучений самого нелицеприятного толка. Их не смогли задавить ни эллинская культура, сама дрогнувшая под напором восточного мистицизма, ни даже ислам. Что существенно… Не будьте так подозрительны, господин Гедеон, я вам не враг. Я просто хорошо знаю эту страну, довольно постранствовал по ней и многое здесь повидал. Но, повторяю, Мани в Аль-Шабате не было. Но там был некто другой…