Пантера Людвига Опенгейма - Дмитрий Агалаков

– И все же вам придется оставить эту картину у себя, герр Блюм.

– Но вы оскорбляете меня, – пролепетал торговец. – Ваш поступок недостоин профессионала!

– Да пошли вы к черту! – уже готовый уйти, отрезал Давид. – Вы сочинили эту басню, написали мне в Пальма-Аму, вызвали меня, придумали племянницу. Но зачем? Ошиблись адресом?

Герр Блюм был мрачнее тучи – тон клиента не давал и намека, что он лукавит.

– Может быть, я и впрямь ошибся? – задал он вопрос самому себе. – Тем более что ваша племянница хоть и прекрасна, но ничуть не похожа на своего дядюшку…

Давид поднял брови:

– И какова она?

Герр Блюм сложил пальцы правой руки в щепоть, потер ими:

– Чужая кровь, господин Гедеон. Ваша племянница – мулатка. Ее дедушка, как пить дать, был негром! О вас этого не скажешь. Теперь я почти уверен, что эта молодая женщина солгала мне. Другое дело, откуда она так хорошо знает вас? Может быть, вы мне ответите на этот вопрос?

Давид отвернулся от г-на Блюма, точно немедленно собирался откашляться. Теперь он вспомнил, где, когда и при каких обстоятельствах слышал название триптиха. В Пальма-Аме, за городом, в шатре г-жи Элизабет. Она так и сказала: «Роберу Валантену пришлось уехать – уехать навсегда. Чтобы создать в снегах Восточной Европы блистательный триптих, который он назовет «Последняя Жатва». Давид смотрел себе под ноги. Пол был грязным – следы от десятков башмаков грузчиков, которые выносили из дома г-на О.Б. его мебель и антиквариат.

– И ее водитель был усачом? – спросил Давид.

– О, да, импозантный тип! – всплеснул руками герр Блюм. – Настоящей водитель!

– Тогда опишите мне подробнее и мою племянницу, – попросил он.

Герр Блюм пожал плечами:

– Просьба странная, но что не сделаешь ради клиента. Еще раз повторяю: она была прекрасна, ослепительна, чувственна. Как языческая богиня. Такую женщину трудно себе представить даже в мечтах! – Он вздохнул. – Вот какова была ваша племянница, господин Гедеон.

– Лет восемнадцати-двадцати, лукавая улыбка, точно она знает все тайны, существующие в мире?

– Верно, – кивнул герр Блюм, – в точку!

– Я знаю ее, – улыбнулся Давид, – я очень хорошо знаю ее.

– Слава богу, – искренне обрадовался герр Блюм. – А не то я и впрямь подумал, что это – розыгрыш! И она… ваша племянница?

– Почти что так, герр Блюм. Я бы даже сказал – ближе, чем племянница.

– А-а-а, – вновь потряс пальцем торговец полотнами. – Вы оба меня разыграли! Теперь мне понятно, какая она вам племянница! Теперь мне все ясно. То-то я смотрю: не бывает таких племянниц, как эта госпожа. А если и бывает, так у самого дьявола!

Руки Давида сами потянулись к горлу словоохотливого герра Блюма, прижали его к стене так, что голова торговца немедленно уперлась в раму центрального полотна.

– Что вы сказали, герр Блюм? – приближаясь к лицу обомлевшего торговца, спросил Давид. – Племянница дьявола?

– Это была шутка, господин Гедеон! – пролепетал торговец. – Метафора!..

– А знаешь ли ты, жалкий субъект, что за такую метафору я могу превратить тебя в уголь? Не просто переломить хребет, как эти тигры – собакам, а испепелить тебя. Заживо, герр Блюм, заживо! И без жалости! Зачем она подослала тебя ко мне? Говори же!

– Я не понимаю, о чем вы…

Кулак Давида, прихвативший воротник герра Блюма, стал камнем.

– А ты подумай… Что она обещала тебе? – ну?!

По щекам герра Блюма текли слезы. Он не знал, что ему говорить. Что пообещать. Он знал только одно, что попался. Волей судьбы оказался в руках сумасшедшего коллекционера, который хочет из него выбить как можно меньшую уплату за триптих, будь он неладен.

– Хорошо, хорошо, господин Гедеон, – уже задыхаясь, хрипло проговорил г-н Блюм. – Я беру только половину начальной суммы! Сто пятьдесят тысяч! Мои комиссионные почти равны нулю!..

…Уже на улице, отряхивая пальто, Давид оглянулся на окна бывшего музея коллекционера О.Б. В одном из них, слева за портьерой, пряталось лицо герра Блюма, в этот день оказавшегося не самым удачливым торговцем произведениями искусства. Он не то что не продал свой товар, но едва не лишился жизни!

Прогуливаясь по узким улочкам Вельштедта, Давид вышел к собору Петра и Павла, увиденному им еще издалека и сразу наметившему цель его прогулки. И теперь готический храм, застывший одним органным аккордом, уходил над его головой каменной мощью в небо, к редким перистым облакам. Переступив порог приоткрытой исполинской двери, Давид мгновенно перенесся из теплого октябрьского вечера в атмосферу прохладную и величественную, царившую под этими сводами.

Выйдя в центральный проход, Давид слышал, как каждый шаг его облетал собор гулким эхом. Усаживаясь на скамью, он не заметил, что на верху уже появился органист.

И вдруг сердце Давида дрогнуло от тяжелого, резонирующего звука, а в следующие мгновения грандиозная и величественная музыка качнула мерно горевшие свечи…

«Я взываю к Тебе, Господи! – медленно и протяжно наполняло храм пение органа. – Я взываю к Тебе, Господи! – исходило из его многотрубной, пусть медной, но живой души. Это был Бах! Как хорошо знал Давид эту музыку, знал еще с тех пор, когда мальчиком с матерью много раз слушал ее в кафедральном соборе, в Галикарнассе, но услышать ее здесь, теперь, не смел и мечтать! Божественно спокоен был глас поющего инструмента. Я взываю к Тебе, Господи! Я взываю к Тебе, милосердный и всемогущий, к силе и мудрости Твоей. Защити нас, слепых в страстях наших, заблудших в грехах наших! Помоги и рассуди, как быть и что делать! Не ровен час – оступимся мы и пропадем. Не оставь же нас, помоги, я взываю к Тебе!..»

Но чем дольше Давид слушал эту музыку, тем больше понимал, что между мальчиком в кружевном жабо, которого держала за руку мать, и нынешним Давидом Гедеоном давно пролегла пропасть. Непреодолимая пропасть!

Последняя нота, длинная и протяжная, растаяла, но Давид еще долго сидел, не двигаясь, глядя широко открытыми глазами в пространство. А потом неведомая ему сила заставила его поднять голову…

Он отказался быть рабом – отказался давно! Его душа приняла в себя великую страсть и силу, а разум был одержим стремлением знать и обладать, и всякий раз – большим. И он не жалел об этом! Ему одному открывалась книга мира, и он жадно читал ее! И если великая тоска и способна была разорвать его сердце, то лишь тогда, когда он понимал, что доступное ему – толика всех существующих таинств вселенной. И все-таки он, пусть – одинокий духом, был счастлив. Давно и бесстрашно шел он по тому пути, что сам начертал для себя!

Он не усидел – рывком встал.

«Почему Ты не хочешь понять меня?! – все кричало в нем, пока он смотрел вверх. – Почему Ты преследуешь меня? Я хочу славы своей, и только своей! И я получу ее, слышишь?! И я стану жить так, как сам заповедовал себе. И Ты не смеешь мешать мне!»