Сезон крови - Грег Гифьюн

На четвереньках я бросился к двери, но она захлопнулась до того, как я успел до нее добраться. Из-за нее раздавалось рычание и царапанье. В другом конце комнаты изуродованное тело Клаудии превратилось в окровавленную, содрогающуюся, чудовищную помесь человека и паука.

Вокруг кровати вспыхнуло пламя, поднялось почти до потолка. Существо, в которое превратилась Клаудия, пропало. Она снова выглядела как обычно, но невероятным образом стала взбираться по стене, как насекомое, медленно поднимаясь все выше, как будто ползла по полу. Добравшись до потолка, она замерла и оглянулась на меня.

У нее не было век.

Из тьмы за моей спиной вырвались две окровавленные руки, обхватили мою голову и потянули назад. Я рухнул на стоявшего позади, и пальцы сжались еще сильнее, кровь с них потекла по моим щекам. Голос, который звучал так, будто говоривший только что наглотался битого стекла, спросил:

– Угадай, кто?

Я пытался вырваться и не мог. Руки встряхнули меня, один раз яростно дернули за голову, и я обмяк.

– Бернард, – выдавил я.

– Не угадал, – прошептало у меня в ушах. Моей шеи коснулось что-то влажное. Язык. Скользящий вверх по моей шее, горячий, влажный, зловонный язык. – Его отец.

* * *

Ночь прошла, но утро еще не вполне началось. До восхода оставались считаные секунды. Дождь прекратился. Хотя солнце еще не рассеяло темноту, я слышал вдалеке голоса птиц, приветствовавших его появление. Мою кожу все еще покрывал пот, но проснулся я не внезапно, а постепенно, так, как обычно пробуждаются от спокойного сна. Я попытался нащупать Клаудию, но нашел только пустой матрас. С бешено стучащим сердцем я перекатился на бок. Она сидела возле окна в небольшом деревянном кресле, курила и смотрела в небо. Ее темные глаза, татуировка, обнаженное тело наводили на мысли о вампире, ожидавшем восхода солнца и планировавшем бегство.

Не глядя на меня, она сказала:

– Тебе снился кошмар.

– Да, – тихо ответил я.

– Ты сильно бился. – Она затянулась. Оранжевый огонек сигареты ярко засиял в отступающей тьме. – Пару раз кричал.

– Почему ты меня не разбудила?

– Лучше позволить кошмару закончиться самому.

Все мое тело болело, и, несмотря на кошмары, я с радостью уснул бы опять.

– Я уже очень давно не просыпался рядом с кем-то еще, кроме жены, – сказал я.

Клаудия посмотрела на меня.

– Она вернется?

– Не знаю.

– Ты хочешь, чтобы она вернулась?

– Мы так долго были вместе…

– Ты ее любишь?

Я кивнул.

– А она тебя?

– Раньше любила.

– Но больше не любит?

– Не знаю.

Она снова повернулась к окну. Солнце только появилось над горизонтом.

– Каково это?

– Быть женатым?

– Быть любимым.

Я умолк, не зная, что сказать. Если бы она все еще лежала рядом со мной, я бы подтянул ее к себе и какое-то время держал бы в объятиях.

Наконец она спросила:

– Тебе снился мрак?

Я сел, скинул ноги с кровати.

– Клаудия, помнишь, мы говорили об отце Бернарда? Ты знаешь, кто он?

– Нет.

– Бернард никогда тебе не говорил?

– Он рассказывал кое-что, но Бернард был лгуном.

– И кто, по его мнению, был его отцом?

Она какое-то время курила, прежде чем ответить.

– Сам Дьявол.

Страх царапнул меня по спине.

– Ты ему не поверила?

– Конечно, нет. – Она раздавила сигарету о подоконник и кинула окурок на пол. – Но не важно, верю я или нет.

– Почему?

– Потому, Платон, что все в голове. – Она скрестила ноги, сложила руки на груди и подалась немного вперед. – Подозреваю, его мамашу, как и других девиц, оттрахала целая шобла народу. Куча мужиков, может быть, парочка животных – все эти ребята интересуются подобным дерьмом. В процессе могло участвовать сколько угодно кого угодно. Важно, во что верила она сама. И во что поверил он. Именно этим питается зло – верой. Ты можешь верить, можешь не верить, но изменить ничего нельзя. Все остается как есть. Тут-то люди обычно и ошибаются. Они думают, что могут решать, во что верить. На самом деле не могут. Они могут притворяться, убеждать себя в том, что различают, где правда, а где выдумка, но на деле все это просто пустое бахвальство. Я уже говорила: мрак знает нас лучше, чем мы сами.

Я вздохнул и потер глаза.

– Это зло… Клаудия, могу ли я его убить?

– Оно уже умерло.

– Могу я его остановить? Как-то разрушить?

Она улыбнулась, но улыбка вышла беспомощной.

– Поверь в это.

– Сейчас там по-прежнему Бернард или что-то другое? Он вообще когда-то существовал?

– Сейчас все это касается тебя больше, чем ты осознаешь, – сказала она. – В черной магии части человеческого тела становятся могущественными ингредиентами, у каждого свое свойство. В первую очередь Бернард срезал у своих жертв веки. Заставлял их заглянуть в загробную жизнь. Во что бы он ни превратился, когда-то он был человеком, и все его человеческие проблемы и мании по-прежнему с ним. Он стал могущественнее, но и у него есть свои слабости. У него нет веры, а неверующие всегда слабы.

– Почему все это происходит со мной? – спросил я.

Она пожала плечами.

– Так уж устроен мир. Его мир.

Я протянул ей руку. Через секунду она поднялась и пожала ее.

– Если я попрошу тебя не уезжать из города, – спросил я, – если я попрошу остаться, ты останешься?

Пальцами свободной руки Клаудия взъерошила волосы у меня на голове, потом села рядом на край постели.

– Если бы я попросила тебя уехать со мной, ты бы уехал?

Я выдавил трусливую улыбку.

– Я чувствую, что ты мне необъяснимо близка.

– Я лишь часть твоего кошмара, Платон. А ты – часть моего.

Она была права. С самого начала у нас было больше общего, чем мы осознавали, и даже этой ночью произошло много чего помимо секса. Мы обменялись частицами себя, своих тел; мы были как родственные души, что выцарапывались наружу из одного ада на двоих. И куда бы мы ни направлялись, каким бы ни был конечный пункт, мы оба знали, что уже не вернемся. Я коснулся ее татуировки, провел кончиками пальцев по изгибу бедра, потом поцеловал в лоб. Она склонилась ко мне, мы вместе упали на постель и тихо лежали, обнимая друг друга, пока над городом медленно всходило солнце.