Я слишком долго мечтала - Мишель Бюсси

Я хохочу. А Илиан уже снова твердеет во мне.

– Ты знаешь, как назовешь ее?

Он кивает:

– Да… О да… Она будет носить имя нашей первой встречи.

* * *

Я вспоминаю, как Роберт Смит отложил гитару и спел, почти а капелла: «Порой я мечтаю…» Все зрители, кроме нас, с первого до последнего ряда, танцевали.

А я – маленькая робкая принцесса – не осмеливалась.

Мой рыцарь тоже.

Мы дрожали при мысли о том, что нас ждет. Впереди открывалась дорога, но мы не знали, куда она ведет.

Наш союз. Наша разлука. Твое решение.

Все началось с песни. С одной из самых прекрасных в мире – так говорил Илиан.

Шарлотта… Charlotte Sometimes.

При первых ее словах я схватила Илиана за руку. Эти слова они взяли из книги Пенелопы Фармер «Шарлотта порой» – той самой, которую Илиан читал в самолете, в первый день нашего знакомства.

Шарлотта… Шарлотта навечно.

Как я могла не догадаться?!

Потому что не хотела представлять тебя – ни маленькой, ни большой, ни белокурой, ни темноволосой, ни тоненькой, ни пухленькой?

Потому что не хотела угадывать цвет твоих глаз?

Потому что не хотела знать, каким именем Илиан окрестил тебя?

Потому что мне было бы слишком больно, если бы у меня в голове запечатлелся твой образ, твое имя, – ведь ты-то ничего не знала о своей маме, о маме, которая бросила тебя через семь дней после твоего рождения в той брюссельской клинике, где я сняла палату, приехав из Индии.

Шарлотта лежит на кровати. В забытьи.

А я вспоминаю. Вспоминаю все, с начала до конца, Шарлотта. Твой первый плач, твое первое кормление, мой последний поцелуй на твоем младенческом личике, перед тем как оставить тебя на руках твоего папы, потому что Илиан был единственным человеком в мире, кто мог отныне беречь и растить тебя, моя маленькая робкая принцесса.

Твой папа. И иногда твой крестный.

Я вспоминаю, как Улисс отказывался впустить нас за сцену «Метрополиса», на концерт «Кью», а потом наконец дал себя уговорить, сказав: Запомните: я над вами сжалился только потому, что давно не видел таких пылких влюбленных. И приказал: Женитесь и заведите кучу детишек! А я поцеловала его, сказав: Вы будете крестным отцом нашего первенца! И крестный превратился в злодея. Который обрек на смерть свою крестницу. После того как убил ее отца. А теперь убьет ее мать.

Я помню все это. А ты не помнишь ничего.

Мы с тобой заперты в комнате – обычной, но превращенной в забаррикадированную камеру. С наглухо закрытыми ставнями за железными решетками. С дверью за семью замками. Бежать отсюда невозможно. От запаха газа кружится голова, и я стараюсь вдыхать как можно меньше ядовитого воздуха.

В углу комнаты маленькая раковина, самая обычная раковина с полотенцем и зубной щеткой в стаканчике. Подхожу, лихорадочно поворачиваю кран, набираю воды в стакан и, смочив полотенце холодной водой, обтираю лицо Шарлотты. Потом хлопаю ее по щекам. Перед тем как выйти, Улисс вынул у нее кляп изо рта, развязал ноги и руки, чтобы все выглядело банальным несчастным случаем, когда дом взлетит на воздух.

Наконец Шарлотта приходит в себя. Широко раскрывает глаза, испуганно съеживается и узнает меня. Я продолжаю растирать ей щеки, подношу к губам стаканчик, велю выпить побольше. Потом смачиваю водой простыни и одеяло, заставляю ее дышать сквозь мокрую ткань. И начинаю действовать: колочу в дверь, в закрытые ставни. Нельзя же покорно сидеть тут и ждать, когда взрыв разметает в щепки весь дом. Мечусь по комнате. Истерически кричу.

Шарлотта холодно смотрит на меня:

– Не суетись, поблизости никого нет, нас не услышат. Я-то знаю, я здесь выросла. – Шарлотта окидывает взглядом железные запоры на окнах. – Раньше в моей комнате таких не было. Но это не мешало мне чувствовать себя пленницей.

Потом с трудом поднимается и кашляет. Выжидает несколько секунд, чтобы утвердиться на ногах, подходит к письменному столу и нагибается к маленькому музыкальному центру в виде башенки, модель 2010-х годов, позволяющему слушать сразу несколько MP3-треков. У нее измученный вид. Пальцы пробегаются по серебристым клавишам. On. Off.

– Ну, пленницей – это, пожалуй, слишком сильно сказано… Скорее, отшельницей… Одинокой… Единственная дочка, воспитанная отцом. И избалованная крестным.

Я молчу. Ее палец нажимает на клавишу Eject, она вынимает диск и засовывает его в коробку.

– Улисс подарил этот проигрыватель на мое десятилетие. Сказал, что такое чудо техники можно найти только в Калифорнии. На нем я впервые услышала песню Black Eyed Peas. Папа их терпеть не мог! Улисс приезжал в Париж почти на каждый мой день рождения. С полными чемоданами дисков. И они с папой слушали их ночи напролет. Я думала, он наш друг. И папа так считал. А он попросту следил за нами. Хотел убедиться, что папа не вернется к прежнему, к своей гитаре… Или же надеялся успокоить свою совесть такими подарками. Тогда Улисс был еще не убийцей, а обыкновенным вором. Присвоил тысячи долларов, полученных благодаря песне, которую сочинил отец, и, конечно, мог позволить себе такую роскошь – подарить крестнице несколько игрушек.

Шарлотта делает глубокий вдох и внезапно, резким взмахом, сметает все со стола. Музыкальный центр с вырванными проводами разбивается об пол. А Шарлотта, скорчившись, кашляет так надрывно, что мне хочется плакать. Подбежав, я прижимаю мокрую простыню к ее лицу. И осторожно веду к кровати.

Она покорно садится, стараясь не глядеть мне в лицо. Мало-помалу ее кашель стихает, уступив место тягостному молчанию, которое я не решаюсь нарушить. Шарлотта сморкается в мокрую простыню, а я представляю себе, как у нее горят легкие, и мне безумно больно за эту девочку. Наконец она заговаривает – глухо, опустив глаза:

– Папа все мне рассказал в день моего восемнадцатилетия. Я ведь много лет донимала его расспросами. Кто моя мать? Почему не она меня воспитывает? А он отвечал: узнаешь, когда вырастешь, Шарлотта, только когда вырастешь. И я вычеркивала в календаре месяцы, недели, дни, остававшиеся до моего совершеннолетия. Ну вот, папа, сегодня я стала взрослой! И он сдержал обещание. Все мне рассказал. Вот здесь, сидя на этой кровати. «Шарлотта, ты – дитя любви, самой прекрасной любви на свете, – так он начал. – И эта любовь дала твоей матери силы оставить тебя мне».

Я пытаюсь поймать взгляд Шарлотты, но она упорно смотрит вниз, на свои пальцы, нервно барабанящие по коленям. Ее голос крепнет, постепенно набирая силу.