Если сердце верит - Барбара Делински

— Ну же, Гэс, — сказал он, — держись. Не оставляй меня вот так. Не смей оставлять меня так. — Гэс не отвечал. — Я пытаюсь помочь. Ради Христа, я же пытаюсь помочь тебе. — Но, не услышав ответа, Джон вдруг разозлился. — Нет, ты меня слышишь, Гэс. Я знаю, что слышишь. Ты всегда меня слышал, только отворачивался и делал вид, будто все, что я говорю, не стоит твоего внимания. Может, так оно и было раньше. Я бросил тебя в беде. Мне стыдно теперь за это. Я бросил тебя, бросил Донни, и если бы теперь я мог повернуть время вспять и изменить что-то, то сделал бы это. Но теперь я здесь. Дай же мне шанс.

Вдруг ярость его испарилась. И как поддерживать ее в себе, не видя глумливой усмешки Гэса?

Побежденный, Джон раскрыл ладонь и посмотрел на сморщенные старческие пальцы. Они казались такими хрупкими, ранимыми.

— Ну как просить прощения у человека, который тебя не слушает?

И тут пальцы пошевелились. Джон поднял глаза и увидел, что Гэс в упор смотрит на него.

— Вше шовшем наоборот, — пробормотал старик. — Это я тебя брошил… Это я не шумел… Это я никогда… не был добр… ни к твоей матери… ни к Дону… ни к тебе…

— Это неправда, — сказал Джон, но Гэс уже снова закрыл глаза, и тут же что-то изменилось. Лишь когда Лили тронула его за рукав, а палата наполнилась докторами и сестрами, Джон понял, что монитор замолчал.

Они пытались реанимировать его. Сделали электрошок. Потом второй и третий. После минутной паузы обменялись многозначительными взглядами.

Доктора и сестры ушли.

— Он сказал то, что должен был сказать, — прошептала Лили и тоже ушла. Джон не стал удерживать ее. Эти несколько минут он хотел провести наедине с отцом.

Джон ничего не говорил. Даже думать ни о чем не мог. Просто стоял и держал руку Гэса в своих ладонях, глядя в лицо, которое и ненавидел, и любил. Потом осторожно положил руку отца поверх простыни, нагнулся, поцеловал его в щеку и направился к выходу.

Но так и не переступил порог. Вернувшись, еще немного постоял рядом, и это были умиротворяющие минуты. Лишь почувствовав, что душа Гэса отправилась в путь, Джон в последний раз ласково прикоснулся к его плечу и вышел.

* * *

Лили ждала его в холле. Джон молча обнял ее и крепко прижал к себе. Она и не представляла себе, как приятно ей будет утешить этого человека.

Когда же, наконец, Джон выпустил ее из объятий, глаза его были мокры от слез.

— Я заброшу тебя домой. Мне надо поехать в Ридж.

До самого Лейк-Генри они ехали в полном молчании. Остановив машину у коттеджа, Джон сказал:

— То, что ты была рядом, очень много для меня значило.

Лили прижала палец к губам Джона. Ощущая непривычное тепло на сердце, она вылезла из машины и посмотрела ему вслед. Когда «тахо» исчез из виду, Лили медленно обошла вокруг коттеджа.

Было уже около пяти часов. В озере, как в зеркале, отражались и Элбоу-Айленд, и дальний берег, и небо… И все это было таким тихим и исполненным благоговения, словно знало о смерти Гэса. Лили хотелось слиться со всем этим. С Селией, с гагарами… Пройдя по сосновым иглам, она спустилась по шпалам-ступенькам и вышла на самый край причала, удивляясь себе и думая, не сошла ли с ума.

Но никакие доводы рассудка не могли преодолеть этих чувств, да она и не желала их преодолевать.

Джон ощутил утрату, как только покинул Лили, но он должен был поехать в дом Гэса. В дом Гэса? Но это был и его дом. Впрочем, так ли это?.. Конечно, он же вырос здесь. Сейчас, когда отец умер, Джон желал убедиться в своей причастности к этому месту.

Остановившись возле маленького домика, он вошел внутрь, как делал это много раз в детстве. Скромная гостиная была когда-то их с Донни спальней. Рухнув на диван, Джон словно услышал звуки, наполнявшие ее в те далекие времена: разговоры, ругань… Но и смех тоже. Гэс по природе не был расположен к радости и веселью в отличие от матери Джона, веселого и легкого человека. Донни походил на мать. Джон с братом частенько резвились и веселились.

Джон запрокинул голову и прикрыл глаза. Его охватила усталость, более тяжелая, чем физическая: чувство мужчины, оставшегося единственным в роду. Впрочем, последние три года Джон и так нес на своих плечах эту ответственность. Но доставлять в дом продукты, оплачивать услуги домработницы и ремонтировать жилище — все это связано с бытом. Теперь Джоном завладели эмоции.

После бессонной ночи тяжесть случившегося казалась невыносимой, и вскоре он уснул, сидя прямо на диване, как в последнее время часто делал Гэс. Сдавленный крик разбудил его.

Дульчи Хевитт стояла на пороге, прикрывая рот ладонью.

— Как же вы меня напугали, — выдохнула она. — Я только что узнала о Гэсе и пришла прибраться. А вы тут сидите точно как он сидел.

Джон вспомнил, что Гэс умер, и ощутил холод под ложечкой. Он поднялся.

Свет был включен. На улице уже стемнело.

Джон провел рукой по бороде и волосам.

— Который час?

— Восемь. Я очень сожалею о Гэсе.

Джон кивнул:

— Спасибо, что зашли вчера вечером. Я бы не хотел, чтобы старик умер здесь совсем один.

— Вы были с ним?

Он снова кивнул и огляделся:

— Тут нет особого беспорядка. У него под конец даже на это не оставалось сил. Идите домой, Дульчи, к детям. — Джон хотел побыть один.

Чувствуя необходимость чем-то заняться, Джон прошел к платяному шкафу в спальне. Ему хотелось, чтобы Гэс выглядел прилично. Внутри висел плащ, памятный Джону со времен детства, пара рубашек и — что уж вовсе невероятно — несколько платьев матери. И еще тут был костюм, подходящий для похорон. Джон провел рукой по оттопыренному лацкану пиджака.

Под ним что-то было. Джон распахнул полы. На вешалке под костюмом висел непрозрачный пластиковый пакетик. Джон достал пакет и открыл его. Внутри оказалась подборка газетных вырезок. Одни из них уже пожелтели от времени, другие были совсем свежими. Заботливая рука аккуратно разложила их по хронологии и, казалось, старательно разгладила каждый листок.

Джон просмотрел вырезки, одну за другой, и сердце у него защемило. То была полная коллекция его работ, сохраненная отцом, который ни разу — ни разу! — не сказал, что любит Джона.

Он застонал от острой боли, но это не принесло облегчения. Посмотрев на вырезки, снова застонал.

Не в силах больше стоять на месте, Джон вышел и начал расхаживать по темному двору, вдоль стенки, которую еще так недавно строил Гэс. Он вспомнил предсмертные слова отца.

И внезапно Джон все понял и ощутил неимоверную жалость к этому человеку, страдавшему всю жизнь. Гэс родился в те времена, когда на внебрачных детей смотрели косо, поэтому всегда считал себя недостойным. Да и сам Джон любил Гэса лишь потому, что он — его отец… Джон опустился в траву на колени и тихо заплакал о том, чего не видел, не знал и не делал раньше.