Пока ангелы спят - Анна и Сергей Литвиновы

Зимой пресловутый Данилов устраивается подрабатывать в рекламное агентство «Ясперс энд бразерз» – ради лишних ста долларов каждомесячно. Это в очередной раз убеждает Козлова, что мальчонка никак не связан – во всяком случае, в вещественном смысле – с дерзким ограблением. Но тогда каким же образом он с ним связан?..

А ведь он, черт побери, связан!..

Совершенно случайно на теннисном корте в «Чайке» Иван Степанович знакомится с американцем Брюсом Маккагеном. Тот оказывается директором «Ясперса» – того самого рекламного агентства, где нынче подрабатывает Данилов. Козлов поддерживает и подогревает связь с новым знакомцем. Американец может оказаться в случае нужды источником сведений о мальчонке.

Помимо наблюдения за парнишкой и мыслей о нем, ум Козлова все больше занимают идеи о никчемности и тщетности его нынешней работы. «Ну, заработаю я еще один миллион, – думает он. – Или два. Или даже – десять… Но с таким же успехом я могу эти бабки потерять. А того, что у меня уже имеется, мне довольно… До конца жизни довольно…»

И однажды, поддавшись минутному порыву, он просит у босса, олигарха Шеляринского, отставки. Иван Степанович ожидает, что тот станет уговаривать его остаться. Однако шеф, секунду пожевав губами, до обидного быстро соглашается. То ли он своим сверхъестественным чутьем в чем-то начал подозревать Козлова, то ли почуял недостаточное, в последние полгода, рвение финансового консультанта. «Чем будешь заниматься?» – остро спрашивает Шеляринский. Этот вопрос как лезвие ножа. Скажешь лишнее – одним заказным убийством, одним «висяком» у столичной милиции станет больше. Козлов отвечает точно в «яблочко»: «Уеду в теплые края. Буду отдыхать. В Россию не вернусь. Надоела родина-мать». Шеляринский добрую минуту сверлит его проницательным взглядом. Убеждается, что Козлов не врет. Сухо произносит: «Готовь сменщика. Ручаешься за него головой. Учи его. Передавай ему потихоньку дела. А потом – свободен, как гармонические колебания без учета силы трения». Последняя фраза – юмор, Козлов верноподданнически расхохатывается и понимает, что он, со своею просьбою, только что был на волосок от смерти. С его должности просто так в отставку обычно не выходят.

Спустя полгода он селится на своей заблаговременно приобретенной небольшой вилле (две спальни, гостиная, крохотный бассейн) на северном берегу Франции, на высоком обрыве над самым прибоем. «Свободен! Свободен! Свободен наконец!..» – радостно кричит он, расхаживая по пустым комнатам особняка.

…Однако не прошло и полутора лет, как свобода обернулась скукой. Он побывал за это время во всех возможных краях земли: в Америке, от Сиэтла до Флориды, на Багамах и на Гавайях; в Японии, Таиланде и Австралии; на южных островах – Мальдивах, Фиджи и Маврикии; объездил всю матушку-Европу, посетил даже Лапландию… Рестораны, бары, пляжи, унылые картинные галереи и бодрящиеся кварталы «красных фонарей»… Козлов изведал продажную любовь всех сортов: от дорогостоящих «миссок» и «старлеток» из второго эшелона Голливуда до грошовых старых негритянок в сапогах выше колен, гнездящихся средь бела дня в щелях парижской Сен-Дени… Он играл в рулетку в Монако, сражался с покерными автоматами в Лас-Вегасе, ставил на результаты матчей в английской премьер-лиге… И даже однажды сыграл в «русскую рулетку»: на своей вилле, с четырьмя соотечественниками, на излете пятидневного запоя (неудачника потом отвезли в багажнике по серпантину и сбросили с обрыва в море)…

Раньше, в Москве, Козлов предполагал, что путешествий, женщин и азарта хватит ему надолго – может быть, до конца дней; однако и то, и другое, и третье прискучило до обидного быстро. К тому же столь активный образ жизни потребовал изрядных расходов – и он с холодком в груди отметил, что его состояние уменьшилось без малого на четверть. Вдобавок Иван Степанович (перекормленный в юности советским патриотизмом и потому уверенный, что презирает Родину) вдруг с удивлением обнаружил, что он скучает по России. Не знающий ни одного заграничного языка, он тосковал по нашей речи, по стройно вышагивающим по Тверской гордым студенткам и секретаршам, по полупьяному базару подвыпивших компаний над салатом «оливье», по мужицкому толковищу над кружкой пива.

Козлов начал посещать парижские приемы в русском посольстве, обзавелся спутниковой тарелкой, стал принимать три российских канала, получать из Москвы пять газет.

Он принялся читать российские книги. Он, покалеченный в юности школьным преподаванием литературы и прочитавший за свою жизнь пять с половиной книг (три из них – Леонида Ильича Брежнева), вдруг нашел удовольствие в чтении. Начал с переводных детективов – Хэммета, Стаута, Макдональда. Потом вдруг прочел «Над пропастью во ржи». Подумал: «Да это ж про меня – четырнадцатилетнего!.. Отчего я раньше не читал этой книги?! И книг вообще?!.»

Потихоньку-полегоньку Козлов двинулся вширь и вглубь, без системы и цели. Запоем прочел Достоевского и Агату Кристи. Приступил к Чехову, Фазилю Искандеру, Апдайку, Бунину, Ильфу-Петрову, Булгакову, Олеше… Затем – к Шекспиру, Рабле, Пушкину, «Герою нашего времени», «Отцам и детям», Хемингуэю, Скотту Фицджеральду… Потом пришел черед имен, никогда даже не слыханных им раньше. Лео Перуц, Густав Майринк, Пер Лагерквист…

Он проводил время в одиночестве особняка, и ему не было скучно. Раз в неделю приезжала на старичке «Ситроене» старушка уборщица. Появлялись порой снятые в Париже телки, обычно русские туристки или шлюхи, но они тоже не задерживались надолго.

В тиши особняка, под гул прибоя, Иван Степанович часто вспоминал о Родине. Отчего-то ему не приходили в голову последние его годы в Отечестве – те годы, когда он работал на Шеляринского. И предыдущее время в органах, когда он занимался примерно тем же, но с обратным знаком, тоже не вспоминалось.

Вспоминался ему институт, школа, лица однокашников, друзей, подружек… Лыткаринский карьер, который они воображали пляжами Копакабаны, а себя – генералами песчаных карьеров… Полуполе-полусвалка близ люберецких пятиэтажек, где он сорвал первый поцелуй; подъезды и «чистые подвалы» с портвейном и игрой в бутылочку; рок-группа сорок второй люберецкой школы (он играл там на ударных) с названием «Укус кобры» (это название казалось тогда верхом оригинальности и эпатажа)…

И еще – еще он почему-то много размышлял о Данилове. Он думал: как все-таки могло случиться, что юноша-писака тогда все угадал? Все, вплоть до деталей? Даже километр шоссе совпал – «до цели оставалось не более десяти километров». А целью, Козлов знал, был особняк на 74-м километре Минского шоссе. Нападение же произошло на шестьдесят четвертом. И номер квартиры, где проживал преступник, оказался верным. И зеленая «копейка», брошенная рядом с расстрелянным джипом, тоже фигурировала в рассказе…

Козлов был уверен: пацан никакого отношения к убийству не имеет. Иначе его давно бы уже вычислило «внутреннее ЧК» империи Шеляринского (работавшее лучше, чем натуральное ЧК). Тогда как же он мог знать о том, что еще только произойдет?

Ответ напрашивался сам собой: парень – ясновидец. Экстрасенс, каких никогда и нигде еще не бывало.

…На приеме в российском посольстве Козлов вдруг встретил Брюса Маккагена с тремя-четырьмя русскими (те возвращались с рекламного фестиваля «Каннские львы»). Даже сердце забилось в первый момент: а вдруг среди них Данилов? Мальчонки не было, но Козлов спросил о нем Маккагена. Тот не удивился: всем известна привязанность этих русских к старым дружбам. Брюс ответил: у парня все о'кей – работает, учится, в компании на хорошем счету.