Унесенные ветром. Том 2 - Маргарет Митчелл

— А уж как бы вам хотелось иметь столько денег, чтобывы могли покупать чиновников и поступать так же!

— Да я при одной мысли… — вскипела было она.

— Впрочем, может, вам и удастся выжать достаточноденег, чтобы в один прекрасный день всех подкупить. Может, вы и разбогатеете наэтих каторжниках, которых вы подрядили.

— О, — немного растерявшись, выдохнула она, —как это вы так скоро узнали про мою команду?

— Я приехал вчера в конце дня и провел вечер в салуне«Наша славная девчонка», где можно услышать все городские новости. Это своегорода банк, куда собираются все сплетни. Даже лучше дамского вязального кружка.Не было человека, который не сказал бы мне о том, что вы подрядили командукаторжников и поставили над ними этого урода коротышку Гэллегера, чтобы онвогнал их в гроб работой.

— Это ложь, — пылко возразила она. — Ни вкакой гроб он их не вгонит. Уж я об этом позабочусь.

— Вы?

— Конечно, я! Да как вы можете говорить такое?!

— Ах, извините, пожалуйста, миссис Кеннеди! Я знаю,ваши мотивы всегда безупречны. И однако же этот коротышка Джонни Гэллегер — дотого бессердечная скотина, каких еще поискать надо. Так что лучше следите заним в оба, не то будут у вас неприятности, когда явится инспектор.

— Занимайтесь-ка своими делами, а уж я буду заниматьсясвоими, — возмущенно отрезала она. — И не желаю я больше говорить окаторжниках. Все становятся такими мерзкими, как только речь заходит о них.Какая у меня команда — никого не касается… Кстати, вы мне так и не сказали, чтоу вас за дела в Новом Орлеане. Вы ездите туда так часто, что все говорят… — Онапоспешно умолкла. Она вовсе не собиралась заходить так далеко.

— Так что же все говорят?

— Ну.., что у вас там возлюбленная. Что вы собираетесьжениться. Это правда, Ретт?

Она так давно сгорала от любопытства, что все же задала этотвопрос. Что-то похожее на ревность шевельнулось в ней при мысли о том, что Реттможет жениться, хотя с чего бы ей ревновать.

Его дотоле равнодушный взгляд стал вдруг острым; онпосмотрел на нее в упор и смотрел не отрываясь, пока румянец не вспыхнул на еещеках.

— А вы это очень примете к сердцу?

— Ну, мне совсем не хотелось бы терять вашудружбу, — церемонно произнесла она и, наклонившись, с деланно безразличнымвидом поправила одеяльце на головке Эллы-Лорины.

Он вдруг отрывисто рассмеялся и сказал:

— Посмотрите на меня, Скарлетт.

Она нехотя подняла не него глаза и еще больше покраснела.

— Можете сказать своим любопытным подружкам, что яженюсь лишь в том случае, если не смогу иначе получить женщину, которая мненужна. А еще ни одной женщины я не желал так сильно, чтобы жениться на ней.

Вот уж тут Скарлетт действительно сконфузилась и смешалась;в памяти ее возникла та ночь на этой самой веранде во время осады, когда онсказал: «Я не из тех, кто женится», и как бы между прочим предложил ей статьего любовницей, — возник и тот страшный день, когда она пришла к нему втюрьму, и ей стало стыдно от этих воспоминаний. А он, казалось, прочел этимысли в ее глазах, и по лицу его медленно поползла ехидная улыбка.

— Так и быть, я удовлетворю ваше вульгарноелюбопытство, поскольку вы спросили напрямик. Я езжу в Новый Орлеан не из-завозлюбленной. А из-за ребенка, маленького мальчика.

— Маленького мальчика! — От неожиданности смятениеСкарлетт как рукой сняло.

— Да, я его законный опекун и отвечаю за него. Он ходитв школу в Новом Орлеане. И я часто навещаю его.

— И возите ему подарки? — Так вот почему он всегдазнает, какой подарок нравится Уэйду!

— Да, — нехотя признался он.

— Ну, скажу я вам! А он хорошенький?

— Даже слишком — себе во вред.

— И он послушный мальчик?

— Нет. Настоящий чертенок. Лучше бы его не было. А то смальчиками одни заботы. Вам еще что-нибудь угодно знать?

Он вдруг разозлился, насупился, словно пожалел о том, чтовообще выложил ей все это.

— Да нет, если вы сами не хотите о чем-то рассказатьмне, — высокомерно заявила она, хотя и сгорала от желания узнатьпобольше. — Только вот не могу я представить себе вас в ролиопекуна. — И она расхохоталась, надеясь вывести его из себя.

— Да, думаю, что не можете. Вы ведь не отличаетесьбогатым воображением.

Он умолк и затянулся сигарой. А Скарлетт отчаянно пыталасьпридумать, что бы такое погрубее сказать, чтобы не остаться в долгу, но вголову ей ничего не приходило.

— Я буду признателен, если вы никому об этом нерасскажете, — наконец промолвил он. — Впрочем, просить женщинудержать рот на замке — это все равно что просить о невозможном.

— Я умею хранить секреты, — с видом оскорбленногодостоинства сказала она.

— Умеете? Приятно узнавать о друзьях то, чего и неподозревал. А теперь перестаньте дуться, Скарлетт. Я сожалею, что был груб, ноэто вам за ваше любопытство. Улыбнитесь же, и доставим друг другу две-триприятные минуты, прежде чем я приступлю к разговору о вещах неприятных.

«О господи! — подумала она. — Вот теперь онзаведет разговор про Эшли и про лесопилку!» И она поспешила улыбнуться, заигравямочками в надежде, что это направит его мысли на другое.

— А куда еще вы ездили, Ретт? Не все же время вы были вНовом Орлеане, правда?

— Нет, последний месяц я был в Чарльстоне. У меня умеротец.

— Ох, извините.

— Не надо извиняться. Я уверен, он вовсе не жалел, чтоумирает, да и я вовсе не жалею, что он мертв. — Какие страшные вещи выговорите, Ретт!

— Было бы куда страшнее, если бы я делал вид, будтожалею о нем, хотя на самом деле это не так, верно? Мы никогда не питали друг кдругу любви. Я просто не могу припомнить, чтобы старый джентльмен хоть в чем-тоодобрял меня. Я был слишком похож на его отца, а он не одобрял своего отца. Ипо мере того как я рос, его неодобрение превратилось в настоящую неприязнь — правда,должен признаться, я не прилагал особых усилий, чтобы исправить дело. Все, чегоотец ждал от меня, каким хотел бы меня видеть, было так нудно. И кончилось тем,что он вышвырнул меня в широкий мир без единого цента в кармане, не научивничему дельному, кроме того, что обязан уметь чарльстонский джентльмен — бытьхорошим стрелком и отменным игроком в покер. Когда же я не подох с голоду, аизвлек немало преимуществ из своего умения играть в покер и по-королевскисодержал себя игрой, отец воспринял это как личное оскорбление. Такой афронт: