Изабелла Баварская - Александр Дюма

Ему подали послание герцога и условие английского короля, слуги оставили его одного в комнате; что же до придворных, то их у него давно уже не было.

Карл прочитал роковые слова, вынуждавшие законное право идти на соглашение с силой. Он взял в руки перо, чтобы поставить свою подпись, но в ту минуту, когда он уже готов был написать те несколько букв, которые составляют его имя, он вдруг подумал о том, что каждая из этих букв будет стоить ему французской провинции. Тогда он отбросил перо, в отчаянии схватился за голову и горестно воскликнул:

– Милосердный боже! Смилуйся надо мною!..

Около часа уже его одолевали бессвязные мысли; среди них он пытался ухватиться за что-то, хотя бы напоминающее определенное человеческое желание, но его возбужденный мозг не в силах был ни на чем сосредоточиться: одна мысль, ускользая от него, будила тысячи новых мыслей, никак с нею не связанных. Карл чувствовал, что в этом кошмарном бреду остатки разума вот-вот покинут его, и он сжимал голову обеими руками, словно силился его удержать. Земля уходила у него из-под ног, в ушах шумело, перед его закрытыми глазами мелькали огни; он чувствовал, как на его лысеющую голову обрушивается адское безумие и уже грызет череп своими беспощадными зубами.

В эту страшную для Карла минуту дверь, охранять которую было доверено сиру де Жиаку, тихонько отворилась, и в комнату бесшумно, как тень, проскользнул молодой человек. Опершись на спинку кресла, где сидел старик, он сочувственно и с почтением посмотрел на него, потом склонился к его уху и прошептал всего два слова:

– Отец мой!..

Слова эти произвели магическое действие на того, к кому они были обращены; при звуках знакомого голоса Карл широко распростер руки, не разгибаясь, приподнял голову, губы его задрожали, глаза смотрели неподвижно: он не смел еще обернуться назад, так он боялся, что голос этот ему только почудился и что на самом деле ничего не было.

– Это я, отец мой, – снова произнес ласковый голос, и молодой человек, обойдя вокруг кресла, тихо опустился на колени у ног старика.

Король какое-то время смотрел на сына блуждающим взором, потом вдруг с криком обвил его шею руками, прижал его голову к своей груди и прильнул губами к белокурым кудрям с любовью, походившей на неистовство.

– О!.. О мой сын, дитя мое, мой Карл!.. – шептал старик прерывающимся от плача голосом, и слезы лились у него из глаз. – Любимое мое дитя, это ты, ты!.. В объятиях старого отца твоего!.. Да правда ли это?.. Правда ли?.. Говори же еще, говори…

Потом, отодвинув обеими руками голову сына, он вперил свой блуждающий взгляд в его глаза. Юноша, который тоже не в силах был вымолвить слова, так душили его слезы, улыбаясь и плача одновременно, сделал отцу знак головою, что он не ошибается.

– Как ты сюда попал? Какими путями добирался? – спрашивал старик. – Каким опасностям подвергал себя ради того, чтобы меня увидеть? Будь же благословен, дитя мое, за твое сыновнее сердце. Да благословит тебя господь, как благословляет тебя твой отец!

И несчастный король снова покрыл сына поцелуями.

– Отец, – сказал ему дофин, – мы были в Мо, когда узнали о переговорах для обсуждения мирного договора между Францией и Англией. Но нам было известно также, что из-за болезни вы не могли принять в них участия.

– Как же ты узнал об этом?

– Через одного друга, преданного и вам и мне, отец мой, через того, кому поручено охранять по ночам эту дверь…

И юноша указал на дверь, через которую вошел.

– Через сира де Жиака? – в испуге спросил король. Дофин сделал утвердительный знак головою.

– Но ведь этот человек приверженец герцога! – продолжал король едва ли не в ужасе. – Быть может, он и впустил-то тебя для того, чтобы тебя же предать!..

– Не тревожьтесь, отец мой, – ответил дофин, – сир де Жиак предан нам.

Уверенный тон, каким говорил дофин, успокоил короля.

– Значит, ты узнал, что я здесь один… и что же?

– Мне захотелось повидать вас, и Танги, у которого тоже было важное дело к сиру де Жиаку, согласился меня сопровождать. К тому же для большей безопасности к нам присоединились еще два храбрых рыцаря.

– Назови их, чтобы я сохранил их имена в своем сердце.

– Сир де Виньоль, именуемый Ла Гиром, и Потон де Ксантрай. Нынче утром, в десять часов, мы выехали из Мо, обогнули Париж со стороны Лувра и там сменили лошадей, а с наступлением ночи были у ворот города, где нас ожидают Потон и Ла Гир. Письмо сира де Жиака служило нам охранной грамотой, и никто ничего не заподозрил. Так я добрался до этой двери, сир де Жиак отворил мне, и вот я здесь, отец мой, у ваших ног, в ваших объятиях!

– Да-да, – сказал король, опустив руку на пергамент, который он намеревался подписать как раз в ту минуту, когда вошел дофин, и в котором содержались тяжкие условия мирного договора, изложенные нами выше. – Да, ты здесь, дитя мое, ты явился ангелом-хранителем королевства, чтобы предостеречь меня: «Король, не предавай Франции!», чтобы как сын сказать мне: «Отец, сбереги для меня мое наследие!» О, короли!.. Короли!.. Они менее свободны, чем самый последний из их подданных: они должны давать отчет своим преемникам, а затем и Франции – отчет в том, как распорядились достоянием, завещанным их предками. О, когда в скором времени я встречусь с моим отцом, королем Карлом Мудрым, какой плачевный отчет придется мне ему дать о судьбе королевства, которое он передал в мои руки мирным и могущественным и которое я оставляю тебе разоренным, полным внутренних раздоров и раздробленным на части!.. Ты пришел сказать мне: «Не подписывай этого мира». Не правда ли, ведь ты пришел, чтобы именно это мне сказать?

– Такой мир на самом деле сулит нам позор и погибель, – ответил дофин, пробежав глазами пергамент, где были перечислены условия договора. – Но верно и то, – продолжал он, – что я и мои друзья, мы скорее сломаем наши шпаги до самой рукояти о каски ненавистных англичан, чем подпишем с ними такой договор, и все мы, до последнего, скорее умрем на французской земле, нежели добровольно уступим ее нашему заклятому врагу… Да, отец мой, это правда.

Карл взял дрожащей рукой пергамент, еще раз на него поглядел и потом спокойно разорвал на две части.

Дофин бросился отцу на шею.

– Так тому и быть, – сказал король. – Что ж, пусть война. Лучше проигранное сражение, чем позорный мир.

– Бог нам поможет, отец мой.

– Но если герцог оставит нас и перейдет к англичанам?

– Я буду с ним говорить, – ответил дофин.

– До сих пор ты отказывался от встречи…

– Теперь я согласен его повидать.

– А Танги?

– Он возражать не станет, отец мой. Больше того: он повезет мою просьбу и поддержит ее, и тогда герцог и я, мы выступим против этих проклятых англичан и будем гнать их перед собою до самых их кораблей. О, на нашей стороне благородные воины, верные солдаты и правое дело, а это даже больше того, что нам нужно, всемилостивейший государь и отец мой! Один божий взгляд – и мы спасены!