Семь лет в Тибете. Моя жизнь при дворе Далай-ламы - Генрих Харрер

А теперь гостей принимали на широкую ногу: в шатре, поставленном по приказу правительства, путников ждали новая одежда и обувь, а в Лхасе им был приготовлен домик в саду с собственным поваром и слугами. К счастью, ранение русского, Васильева, не угрожало его жизни, и скоро он уже гулял по саду, подпрыгивая на костылях. Васильев и Бессак провели в Лхасе месяц, и я за это время очень подружился с молодым американцем. Он не держал зла на страну, которая оказала ему такой плохой прием, и лишь потребовал наказать солдат, издевавшихся над ним по дороге к губернатору. Бессака пригласили присутствовать при исполнении наказания, чтобы не осталось никаких сомнений. Но, увидев, как порют его обидчиков, Бессак сам же выступил за смягчение наказания. Он сделал несколько фотоснимков этой сцены, и позже они появились в журнале «Лайф», так что тибетское правительство заслужило своего рода прощение в глазах мировой общественности.

В Лхасе сделали все возможное, чтобы отдать последний долг погибшим в соответствии с западными обычаями. До сих пор посреди Чантана стоят три деревянных креста. История этих людей особенно трагична потому, что они погибли как раз в тот момент, когда думали, что спаслись.

Бессака принял Далай-лама, после чего американец двинулся дальше к границе с Сиккимом, где его уже ждали представители Соединенных Штатов.

В эти смутные времена в Тибет бежали и другие люди, но им везло больше. Еще один верблюжий караван, прошедший через Чантан, привез монгольского принца с двумя супругами – полькой и монголкой. Меня впечатлили эти две женщины, которые с достоинством вынесли тяжкое испытание, но еще больше я был поражен, увидев двух их чудесных детей, которые тоже смогли пережить это нелегкое путешествие. Эта семья провела полгода в Лхасе, а затем переселилась в Индию.

В Лхасе мне довелось узнать обстоятельства еще одного побега, свидетельствующие о трагичности нашего времени. Сто пятьдесят русских белогвардейцев покинули свою родину и прошли пешком всю Россию. В пути они провели годы и годы, познали все тяготы изнурительной дороги. Когда они добрались до Лхасы, в живых осталось только двадцать человек. Власти помогали им, насколько это было возможно, им предоставили бесплатное питание и транспорт. Но по горькой иронии судьбы стоило им достичь Лхасы, как пришлось снова отправляться в путь – в Индию. Так они обошли чуть ли не весь мир, и совсем недавно я прочел, что все двадцать целыми и невредимыми прибыли в Гамбург, откуда они намереваются водным путем добраться до Соединенных Штатов, чтобы там после долгих скитаний обрести наконец новую родину.

Разумеется, правительство в эти тяжелые времена старалось укрепить не только внешнюю обороноспособность страны, но и мобилизовать все силы для внутреннего сопротивления. Для этого достаточно было обратиться к религии, ведь это – главный стержень всего существования в Тибете. Претворяли в жизнь эту идею новые предписания и новые чиновники. В их распоряжении были огромные средства для проведения соответствующей кампании. Всем монахам было предписано регулярно проводить совместные чтения Кангьюра, тибетской «библии». Повсюду были развешены новые молитвенные флаги и поставлены молитвенные барабаны, чтобы легче доносить до божеств мольбы о помощи. Редкие амулеты, обладающие особенно сильным действием, были извлечены из старинных сундуков. Подношения божествам были удвоены, на всех горных вершинах горел огонь, ветер вращал новые молитвенные барабаны на горах и разносил мольбы к божественным защитникам во все стороны света. Люди полагали, что силы веры достаточно для того, чтобы защитить независимость их страны.

Между тем пекинское радио стало транслировать новости на тибетском языке, и в этих передачах постоянно повторялось обещание «освободить» Тибет в ближайшее время.

В храмы во время религиозных праздников стекалось больше народу, чем когда-либо. То, что происходило в начале 1950 года, затмило пышностью и торжественностью все, виденное мною прежде. В религиозном воодушевлении в тесные переулки Лхасы хлынуло чуть ли не все население Тибета. Но меня не покидало тоскливое ощущение, что эта трогательная вера вряд ли разжалобит золотых божеств… И если не придет помощь извне, Тибет очень скоро лишится своего мирного спокойствия.

* * *

Далай-лама в очередной раз попросил меня запечатлеть праздник, который теперь я смог наблюдать в самой непосредственной близости. Спустя четыре недели после завершения «больших» новогодних торжеств и вознесения молитв происходит еще один, «малый» молитвенный праздник,[79] который длится «всего» десять дней, а пышностью, наверное, даже превосходит «большой». В тот год в это время уже начинали зеленеть деревья и пробиваться трава, и празднично украшенный весенний город производил незабываемое впечатление. Может быть, он казался особенно красивым как раз из-за собиравшихся на горизонте туч… Центром этого праздника становится квартал Шо, когда со стен Поталы на два часа спускают и разворачивают огромный «флаг»[80] – он наверняка самый большой в мире. Это гигантский рулон, который пятьдесят монахов доставляют на нужное место и разворачивают там. Для хранения этого флага в Шо построен специальный дом. Сделан этот флаг из тяжелого шелка, на котором вышиты разноцветными нитями фигуры божеств на замечательно красивом фоне. Когда этот флаг, спущенный из Поталы, сияет над всем городом, из Цуглакхана медленно выступает пышная процессия в сторону Шо, где и происходят торжественные церемонии. В самом конце устраивается своего рода танцевальный праздник: несколько групп монахов исполняют древние ритуальные танцы. Люди в масках и роскошных резных украшениях из кости медленно движутся в такт барабанному бою. Народ завороженно наблюдает за этими жуткими фигурами. Иногда по толпе прокатывается шепот – кому-то кажется, что он разглядел Далай-ламу, который находился почти в ста метрах над площадью и в подзорную трубу следил за этим своеобразным представлением. Верующие то и дело падают ниц на каменные ступени перед флагом с изображениями божеств. Еще во время праздника его поднимают, и он исчезает в темноте до следующего года.

Шо располагается у подножия Поталы. В этой части города находится государственная типография. Это высокое сумрачное здание, из которого редко доносятся какие-нибудь звуки. Внутри не шумят машины, только приглушенные голоса монахов раздаются в ее залах. На длинных полках сложены деревянные колоды, которые задействуются только тогда, когда поступает заказ на подготовку новой книги. Подготовка каждой книги требует огромной работы. Сначала монахи разрубают дерево на дощечки, потому что отдать материал на распил некуда. Потом на березовых дощечках одну за другой вырезают сложные по форме тибетские буквы, а готовые дощечки в строгом порядке складывают стопками. Все это очень большие трудозатраты, – например, дощечки для такой книги, как тибетская «библия», заполняют целый зал. Чернила делают из сажи, которая в большом количестве получается при сжигании ячьего помета. Чаще всего работающие монахи ходят перепачканными с ног до головы. Последний этап – печать с каждой отдельной дощечки на сделанной вручную тибетской бумаге. Книги не переплетаются. Они состоят из отдельных листов, с обеих сторон покрытых текстом и собранных под резной деревянной обложкой. Готовые книги можно заказать в самой типографии или купить в книжной лавке на Паркоре. Часто до́ма книги хранят аккуратно завернутыми в шелковую ткань. Так как все эти книги религиозного содержания, то относятся к ним с благоговением и обычно кладут на алтарь. В каждом зажиточном доме обязательно имеются все тома тибетской «библии» и двести сорок томов ее толкования.[81] Обращаются с ними очень бережно. Например, никому и в голову не придет положить книгу на скамейку или пуфик. А вот к европейским книгам относятся довольно пренебрежительно. Так, я однажды обнаружил ценную работу по тибетскому языку в совершенно не подходящем для такой книги месте. В ней не хватало только нескольких первых страниц, так что я переписал их себе из другого экземпляра этого сочинения и был очень рад своей находке.