Новая эпоха. От конца Викторианской эпохи до начала третьего тысячелетия - Питер Акройд

Тем временем, пока отношения с Соединенными Штатами потеплели, отношения с европейскими странами пошатнулись. Главенствующей державой среди шести первых стран в сообществе была Франция во главе с де Голлем. Его враждебность по отношению к бывшим благодетелям всегда скорее дремала, чем спала; информация о том, что Британия теперь владеет собственным ядерным оружием и при этом не горит желанием разделить его с континентальными соседями, тут же пробудила ее. Казалось, что могучий Альбион сейчас стремится вступить в ряды Европейского экономического сообщества, но ни де Голль, ни Аденауэр, его немецкий коллега, не собирались облегчать этот процесс.

«Не верю я в заграницу, – написал как-то Квентин Крисп[93]. – Мне кажется, все иностранцы у нас за спиной говорят по-английски». Его слова нашли бы отклик во многих англичанах. Многим казалось, что Соединенное Королевство скатывается в ту же пропасть, что и его предшественники, и никто не сможет предсказать, какой ценой. Лейборист Джордж Браун так прокомментировал вступление Британии в Общий рынок: «В конечном итоге важны ведь не цены на сливочное масло. Что важно, так это масштаб, стабильность, сила и политический подход Европы. Нам нужен новый вид европейской организации… если мы не преуспеем в этом, сомневаюсь, что детям наших детей останется хоть какая-нибудь Британия».

Но даже такой рьяный еврофил, как Браун, считал, что Британия может и даже должна стать пастырем этого стада. Новый канцлер, Реджинальд Модлинг, высказался совершенно прямолинейно, признав, что «французы вообще не хотят нас в Европе. Сообщество Шести превратилось в ось Париж – Бонн». Это сетование будет эхом отзываться еще десятилетиями, только место Бонна займет Берлин. Что касается оппозиции, то, к примеру, Гарольд Вильсон выражал опасения, что, присоединившись к Общему рынку, Британия предаст Содружество: «Если уж никак нельзя избежать этого выбора, мы не должны отправлять наших друзей и родичей вниз по течению ради спорной и неочевидной выгоды торговать стиральными машинками в Дюссельдорфе». Гейтскелл, во многих отношениях сочувствующий, все-таки был реалистом. Многим членам Лейбористской партии виделось, что Британию «засасывает какой-то великий капиталистическо-католический заговор… лишая возможности проводить хоть сколько-то независимую внешнюю политику».

Нелишне напомнить, что, когда ЕС только зарождалось, это был проект, «основанный на вере». Чисто практические соображения возникли позже, когда последствия Второй мировой войны сделали торговое сотрудничество предметом насущной необходимости. А теперь начались переговоры с Британией, и во главе делегации стоял Эдвард Хит. Вспоминая Нюрнбергский процесс, он говорил от лица многих своих сверстников: «Вокруг нас царили разрушение, бездомность, голод и отчаяние. И только трудясь вместе, мы могли надеяться на создание общества, которое поддерживало бы настоящие ценности европейской цивилизации. Примирение и восстановление – вот что должно стать нашими целями».

Хит был выдающимся переговорщиком, а его талант видеть детали, его настойчивость и глубокая любовь ко всему континентальному возносили его над всеми предыдущими британскими министрами. Однако ему пришлось иметь дело с враждебным де Голлем и подозрительным Аденауэром. 29 января 1963 года Франция объявила, что наложит вето на заявку Британии. Аргументы приводились все те же: Британия – нация островная, с морскими интересами и слишком тесными и зависимыми отношениями с США. Де Голль пошел дальше: «В конце концов, тут создастся колоссальное Атлантическое образование, зависимое от Америки и руководимое ей, которое вскоре просто поглотит Европейское сообщество».

Британской делегации нелегко было решить, что деморализовало больше – само вето или тот лицемерный соус, под которым его подали. Де Голль, как бы он там ни бахвалился, в действительности просто боялся, что Британия плюхнется в его пруд. Генерал приобрел печальную известность тем, что не мог ни забыть, ни простить оказанных ему благодеяний. Сам Макмиллан, поддерживавший де Голля во время войны, невзирая на сомнения вышестоящих, чувствовал не столько обиду, сколько скорбь. Народные массы испытывали или радость, или – что куда сильнее беспокоило их лидеров – полное безразличие. Успешность экономической политики Макмиллана «стоп-вперед» стояла под вопросом так же, как и его потенциал для дальнейшего руководства страной. В итоге эта изворотливая «невинная овечка» ушла с поста не из-за некомпетентности, дряхления или козней врагов.

* * *

Джон Профьюмо, военный министр, пользовался уважением в палате общин. Он обладал малой толикой талантов, легким обаянием и слабостью, к которой склонны многие мужчины у власти. На вечеринке в Кливленд-хаус, которым тогда владел лорд Астор, Профьюмо познакомился с моделью по имени Кристин Килер, протеже некоего Стивена Уарда, остеопата и светского льва. Килер поначалу выказала неприступность, но вскоре, будучи впечатлительным подростком, начала роман с Профьюмо, продлившийся чуть менее месяца. На том бы дело и кончилось, но Килер также познакомилась с «Юджином»[94], советским атташе и шпионом. Пресса подхватила все нарастающий шум сплетен, да и сама Килер начала проговариваться.

Держа ответ перед нижней палатой парламента, Профьюмо отрицал какие-либо непристойности, он даже подал иски в суд на некоторые издания. Когда суд начался, и сама Килер вместе с подругой Мэнди Райс-Дэвис свидетельствовали против него, министр оказался беспомощным. Он подал в отставку и растворился в Ист-Энде, где заглаживал вину, помогая бедным. Тем временем Килер отправилась в тюрьму за лжесвидетельство, в общем-то невиновный Уард покончил с собой, а Мэнди Райс-Дэвис изловчилась элегантно конвертировать скандальную известность в богатство. Лидер оппозиции Хью Гейтскелл благоразумно воздержался от того, чтобы наживаться на сексуальном содержании скандала. Вместо этого он зацепился за вопрос государственной безопасности, низведя и принизив репутацию Макмиллана. В конце концов премьер-министр подал в отставку по причинам плохого здоровья, утверждая, что он не несет никакой ответственности за все это дело. На его долю выпали экономический подъем и спад, процветание и неопределенность, он восстановил, а может быть, даже создал «особые отношения» с Соединенными Штатами, спас свою партию от катастрофы во время Суэцкого кризиса и держал под контролем распад империи. Кто же заменит этого потрескавшегося колосса?

The Establishment Club, основанный Питером Куком ради продолжения традиций Beyond the Fringe, особенно оплакивал потерю премьера, ведь тот поставлял обильную пищу для их сатиры. Вообще, если сатиру в целом сильно вывело из строя появление телевидения, то Establishment Club просто пал его жертвой. Однако жила альтернативных комедийных шоу отнюдь не истощилась. В 1961 году был основан Private Eye («Соглядатай»), продюсерами которого выступали люди, сильно отличавшиеся от тех, что делали Beyond the Fringe. Они были более едкими и менее смешными, но программа процветала.

В ноябре 1962 года в эфир вышла передача That Was the Week That Was («Такая выдалась неделя»), знаменуя приход новых комедийных шоу на телевидение. После урезания ее до приемлемой длительности фанаты с радостью наблюдали, как в списке сценаристов появляется все больше знаменитостей, например Кит Уотерхаус