Свет грядущих дней - Джуди Баталион

могла закрыть лицо руками, не броситься на тех, кто избивал ее подругу? Но она слишком страдала от боли и испытывала какую-то извращенную острую радость: у нее появилась уверенность, что она сможет выстоять.

Потом они снова переключились на нее. К ней подошел какой-то фашист. «Высокий, тощий, как гончая, – писала она, – со знакомыми глазами ищейки». Хайка ответила ему твердым взглядом. Наверное, именно поэтому он стал бить ее сам. По лицу, по щекам, по глазам. Хлынула кровь. «Еще чуть-чуть, и я бы лишилась глаз». Он обхватил ее за шею своими жилистыми руками и начал душить. Она захрипела. Он ослабил хватку. «Я уже почти понимала, что испытывает человек в момент смерти, – вспоминала она. – Мне всегда было интересно, как начинается предсмертная агония». Но он перестал душить, и ее куда-то повели. Она расслышала слово «Освенцим».

Хайка едва волокла ноги. Увидев их с Ализой, товарищи разрыдались.

Те, у кого были полотенца или рубашки, подстелили их, чтобы девушки могли сесть. Тело Хайки было «твердым, как камень, как эбонит. И таким же черным. Не синим, а именно черным. Я не села, а свернулась калачиком, как кошка, и положила голову на колени Песе». Ни пальто, ни туфель, ни чулок. Было темно и холодно. Солдаты рубили старую мебель на дрова для костра.

Вдруг Цви вскочил на ноги и метнулся прочь так быстро, что Хайка даже не успела проследить за ним.

Он убегал!

Солдаты засуетились. Помчались за ним, начали стрелять. Их командир был в бешенстве.

– За ним! Притащите его живым или мертвым!

Шли минуты. Сердце у Хайки громко стучало. Солдаты вернулись. В темноте рассмотреть их лица было невозможно, но она услышала, как один из них сказал:

– Готово! Я догнал его!

Хайка говорила себе: может, это неправда, может, солдат просто бахвалится, однако в глубине души знала, что Цви мертв. Они потеряли лучшего из них: товарища, настоящего лидера, дорогого друга.

Сестра и брат Цви сидели рядом с ней.

– Что они говорят?

– Не знаю, – солгала Хайка. Она чувствовала страшную пустоту внутри. «Если бы кто-нибудь постучал тогда по мне, раздалось бы эхо», – писала она.

Лежа в темноте, Хайка размышляла о жизнях солдат, о вероятности побега, о том, что будет в Освенциме, и пообещала себе, что она туда не доедет: убежит, выпрыгнет из вагона, застрелится, но не доедет. Позднее, в туалете, она подумывала о том, чтобы пролезть в прачечную и улизнуть, но охранник стоял слишком близко, ей не хватило смелости. Она вспомнила о Цви. Завтра может быть слишком поздно.

Настало утро, и пытки возобновились. Их не кормили. Они просили воды. Тщетно. Проходившие мимо евреи могли бы им передать немного, но они держались подальше и отводили взгляд. И это народ, за который она хотела умереть? А потом она опять-таки поняла: нацисты сделали этих людей такими.

Наконец немец-часовой сжалился над ними и приказал встать. Он дал им воды, а детям из «Атида» немного еды.

Во второй половине дня снова явились нацисты и увели четырех мужчин. Хайка решила, что их будут расстреливать по четверо.

Оказалось – нет. Мужчины вернулись, они что-то несли на руках.

Тело Цви.

Им хотели показать, что ждет любого, кто осмелится бежать.

Сестра Цви завыла. Хайка хотела, чтобы она замолчала, чтобы гордо смотрела им в лицо.

Но у нее самой внутри что-то выло. «У меня онемела кожа на голове… Я думала, что это седеют мои волосы». У парней, которые несли тело, казалось, вот-вот откажут ноги. Лицо Цви выглядело ужасно, «тело его было так обезображено и изрешечено пулями, что напоминало сито». И это был их обожаемый, их праведный друг. Гершель зарыдал.

Мужчин повели рыть ямы – собственные могилы, как они поняли. Раз десять за день они думали, что немцы явились их убивать. «Ожидание было хуже смерти», – писала Хайка. Вечером пришел приказ: Хайку отправляли в барак, к другим евреям. Значит, на следующий день ее повезут в Освенцим.

Девушку обуял страх. Она вспомнила о своем обещании ни за что не попадать в Освенцим. Чего ждать? По крайней мере, там, на воле, будет шанс спастись. Смешаться с толпой и попробовать бежать. Гершель успокоил ее: транспорт будет не так скоро.

Утром евреи взяли полотенца и пошли умываться, словно это был обычный день. Хайка кипела от ярости. Бога ради, бунтуйте! Выпрыгивайте из окон… Почему все так спокойны? Прошел слух, что состав прибудет в десять часов.

Или она просто была недовольна собой? Это ей нужно было бежать.

Среди тех, кто подлежал депортации, она заметила молодого находчивого человека, Берека. Хайка доверилась ему – у него был честный взгляд. Он часто распределял наряды на работу, в тот день тоже. Желая помочь, он предложил сопроводить девушек для работы на кухню. Израненное лицо Хайки было слишком приметным, чтобы она могла пойти с ними. Группу мужчин собирались тоже вести на работу, Хайка подбивала Гершеля смешаться с ними. Но он остался.

Почти десять. Берек с лошадьми стоял возле барака.

Надо решаться.

Сколько можно ждать, ждать, ждать подходящего момента?

Вдруг началась какая-то суматоха. Берек подмигнул ей.

Пора.

И она решилась: пошла к нему.

– Ступай в здание кухни, – шепнул он.

– Идем со мной.

– Нет. Иди одна.

И Хайка пошла.

Перед входом стоял солдат.

Он пропустил ее внутрь.

* * *

В кухне Хайка увидела Ализу, Песю, Хавку, варшавянина и Сару, сестру Рени. Потом пришел начальник. Хайка понимала, что, увидев ее лицо, ее сейчас же отправят обратно. Ализа спряталась, а Хайка не захотела: она больше не могла это терпеть.

Начальник долго разглядывал лицо Хайки, качая головой.

– Новые лица, – сказал он. – Ну ладно, пусть остаются.

В десять часов транспорт отправился в Освенцим. Гершель уехал в нем. «Как странно, – размышляла впоследствии Хайка. – Две минуты ходу от барака до кухни спасли меня тогда от Освенцима, от смерти. Как непредсказуемо порой поворачивается наша жизнь!»

* * *

Меир рассказывал Рене, что после того как остальных вывели из бункера, они с Нахой прятались в доме под кроватями еще несколько дней, прежде чем прийти сюда, в дом поляка-механика.

– У нас пока есть немного денег, – сказал он, – но что будет, когда они закончатся?[746]

Они знали, что в Бендзине, выдавая себя за неевреек, еще остаются две девушки из «Юного стража». Больше Шульманы не знали ничего, в том числе и о тех, кто спасся, перейдя из барака в кухню.

В записях Рени 1940-х годов нет упоминаний о сестре Саре – быть может, из соображений безопасности, а может, Реня так обезумела от горя, что ей трудно было писать о сестре, или, вероятно, из уважения к движению, где не принято было выделять своих кровных родственников среди остальных товарищей. Но что случилось с Сарой? Была ли она мертва? Выжил ли кто-нибудь еще из