Свет грядущих дней - Джуди Баталион

статуса. Родины, за исключением тысячелетнего наследия рода. От них никто ничего не ждал, и никто не интересовался, где они. Никто даже не знал, живы ли они.

Но им, выжившим, надо было идти вперед, продолжать выживать.

* * *

Добравшись наконец до Варшавы и найдя приют у знакомых Антека, Реня выглядела обезумевшей от горя. Как она сама описывала свое состояние: «Достаточно было взглянуть на меня, чтобы понять, что случилось и какие новости я принесла из Бендзина»[735]. Никто не мог ее утешить. Даже она сама чувствовала, что в любой момент может лишиться рассудка.

День за днем она ждала каких-нибудь новостей, какой-нибудь весточки из Бендзина.

Что случилось с ее друзьями, любимыми людьми, с ее сестрой?

И что будет с ней самой теперь, когда заглембское восстание стало невозможным? Рене необходимо было знать, как обстоят дела, чтобы спланировать собственные следующие шаги.

Минуло три недели, и наконец от Ильзы Хансдорф доставили-таки открытку. «Немедленно приезжай в Бендзин. – Реня пожирала глазами каждое слово. – Все объясню на месте».

Не прошло и нескольких часов, как Реня связалась с Антеком и начала собираться в дорогу. Подполье снабдило ее чудовищно дорогими фальшивыми проездными документами, плюс выдало два дополнительных комплекта на случай, если в Бендзине кто-то еще остался жив. Ей выделили также несколько тысяч марок на непредвиденные расходы: откупиться от шмальцовников, дать взятку в полиции, оплатить убежище, еду, экипировку – кто знает, что еще?

Снова поезд – и вот она прибыла по адресу, указанному Ильзой: это был дом поляка-механика, обслуживавшего прачечную кибуца. Он поддерживал связь с членами «Свободы» на протяжении всей войны и всегда старался помочь. Всем был известен его адрес.

Реня услышала, как фрау Новак, хозяйка дома, поворачивает ключ в замке, и едва устояла на месте.

Дверь открылась. Тишина. У стола сидели две одинокие фигуры, истощенные и осунувшиеся. Но они обрадовались Рене.

Этой парой оказались Меир Шульман и его жена Наха[736]. Меир не был членом движения, но являлся преданным другом. В кибуце они соседствовали. По мнению Рени, он был чрезвычайно способным человеком – перфекционистом. Обладая обширными знаниями в области техники, он помогал строить бункеры и встраивать секретные радиоприемники. Чистил и чинил сломанное и изношенное оружие. Когда они получили из Варшавы инструкцию готовить взрывные устройства, именно Меир снабжал их необходимыми материалами. Он выреза́л поддельные печати и пытался печатать фальшивые деньги.

Теперь Реня надеялась найти у него ответы на сжигавшие ее изнутри вопросы. Что произошло во время депортации? Что с бойцами? Что с Сарой?

* * *

У Хайки – своя версия тех событий[737].

Несколькими неделями ранее, в воскресенье, в три часа ночи, раздались выстрелы.

Даже Хайка была удивлена. Она не верила, что нацисты станут портить себе выходной. Все проснулись. Цви Брандес отвел планку, закрывавшую щель бункера, и достал несколько пистолетов.

– Почему так мало? – спросила Хайка.

Оказалось, что они не успели подготовиться. Бо́льшая часть оружия была разбросана по разным местам, в схроне «Свободы» у Гершеля не было ничего. Хайка пришла в ярость.

– Неужели мы так долго вынашивали мысль о хагане только для того, чтобы в решающий момент оказаться безоружными?.. Мы не позволим им нас депортировать. Пусть это будет глупостью, пусть мы сделаем всего один выстрел, но и это что-то изменит, что-то должно случиться.

Один из бойцов Варшавского гетто, присоединившийся к ним, взял в руки пистолет и, рассердившись, что он такой грязный, принялся его чистить.

Все – там было двадцать человек – спустились по лестнице, прихватили две буханки хлеба, бутыль воды и через печь перешли в бункер «Юного стража».

Тот оказался маленьким и еще не законченным. Теснота была немыслимой.

Они закрыли за собой печную дверь. Тонюсенькая струя воздуха поступала через дырку в ней. В бункере не было даже ведра. Хайку возмутило такое унизительное положение. Мочиться там же, где спишь, казалось худшей из всех жестоких пыток.

Их убежище находилось под пересечением двух улиц. Нацисты раз за разом входили в дом и обыскивали его. Они простукивали полы, пытались открыть печь, потом, выйдя на улицу, начали разрывать землю прямо у них над головами. Цви посмотрел на свой пистолет и велел варшавянину приготовиться.

– А вы все бегите, – скомандовал он остальным. – Убежите – ваше счастье, нет – беда.

Все затаили дыхание. В любой момент они вместе с бункером могли взлететь на воздух. Неумолчная фонограмма выстрелов.

Это продолжалось полных три дня. По десять раз в сутки.

Извне не приходило ни слова. Никакой возможности связаться с другими потайными местами ŻOB’а. Они опасались, что остались последними живыми евреями. Цви решил пойти проверить, что происходит в доме кибуца «Свободы». Хайка и товарищи испугались за него, своего обожаемого и уважаемого предводителя, брата, отца.

Но он пошел. Еще один жуткий день стучащих над головами молотков и заступов, «затаенного дыхания, смертельного страха и нервного напряжения». Нацисты трудились где-то прямо над ними три часа, вскрыли половину полов, кричали, чтобы они выходили. Поднялась паника. Хайка мобилизовала всю свою силу воли, чтобы успокоить товарищей. Шепотом велела: «На пол!» Все повиновались. «Я непроизвольно приняла командование на себя, – писала она впоследствии. – Моя единственная надежда была на леность нацистов, и они меня не разочаровали – ушли».

Цви вернулся – невероятное облегчение. Но у них не было достаточно припасов. Кончилась вода. Они приподняли люк. Услышали выстрелы. Где-то в прихожей. Выйти не представлялось возможным. Но без воды им все равно грозила смерть. Они открыли печную дверь, произведя тем самым «адский шум». Все застыли от ужаса. Цви, как всегда первый, вылез с еще одним мужчиной. Они вернулись с водой. Слава богу.

Но что дальше? «Сколько еще мы могли выдержать в этой темнице?» В ней было слишком душно. Люди слабели с каждым днем. «Что бы кто ни слышал об этом и каких бы ни видел картинок», как писала Хайка, на деле это был невообразимый ад.

Они представляли собой плотную массу изнемогающих от жажды фигур с не различимыми в темноте лицами. «Видны были лишь молодые тела, полуголые, лежащие на каком-то тряпье. Ноги, прижатые друг к другу… Руки, так много рук… Ладони, взмокшие от пота, липкие, упирающиеся в тебя, – писала Хайка. – Отвратительно. И люди еще предавались любви в таких условиях[738]. Ведь это могли быть последние часы их жизни – так пусть же это будет их прощанием». Хайка не могла удержаться от того, чтобы не обратиться к Цви и его девушке с упреком в недостатке самоотверженности, в том, что все они теряют время зря.

На следующий день снова не осталось воды. На этот раз ничего найти не удалось. Нацисты перекрыли водопровод. С Песей, сестрой Цви, случилась истерика,