Свет грядущих дней - Джуди Баталион

на голое тело, ни надеть туфли, ни взять что-то с собой она не успевала. Меир и Наха открыли заднюю дверь, Хайка уже было последовала за ними, но – бам! – они тут же снова захлопнули ее. Там, снаружи, было полно солдат.

Наконец Хавка все же вышла, но сразу же вернулась, чрезвычайно взволнованная, и, заикаясь, сообщила: нацисты спросили ее, здесь ли Гершель, и сказали, что, если все быстро выйдут из бункера, их отведут на улицу неподалеку от фабрики Росснера. Хайка догадалась, что это устроил Бом. Лучик надежды, подумала она. Но что делать с оружием? Цви крикнул Меиру, чтобы он хватал свой пистолет и уходил, но тот отказался и спрятался под кроватью. Люди были в смятении, суетились. Гершель и Цви не знали, что делать. Наконец Гершель решился и разделил между всеми большую пачку денег. «Я никогда не видела столько денег сразу»[744], – вспоминала Хайка.

Она выглянула наружу. У входа стояли три нациста. Они обыскивали каждого и отбирали все деньги. Ализа, бледная, тихо спросила, отведут ли они их на улицу рядом с фабрикой Росснера. Хайка наблюдала за происходящим из угольного закутка, соображая, куда бы спрятать свою долю денег, чтобы немцы не отобрали все. В трусы?

Песя, стоявшая поблизости, шепнула:

– Что мне делать с пистолетом? Мне его отдали, потому что думали, мол, девушек обыскивать не станут.

Хайка похолодела от страха. Кому пришла в голову такая идиотская идея? Пистолеты надо либо использовать по назначению, либо прятать глубоко под землей.

Хайка посоветовала девушке закопать пистолет в уголь. Разбираясь с пистолетом, она отвлеклась и утратила бдительность, нацисты тут же отобрали у нее все деньги.

Потом немцы подошли к угольной куче, покопались в ней и достали сверток, пропитанный кровью.

Пистолет.

Нацист завопил:

– Значит, у вас есть с чем напасть на нас!

Девушки расплакались, причитая:

– Это не наше. Мы не знаем, кто это здесь спрятал.

– Отвратительно, – пробормотал один из нацистов. – Мы пришли вам помочь, а вы собирались нас убить![745]

Теперь они были обречены. Хайка незаметно скользнула обратно в бункер. Цви был в панике: он потерял второй пистолет. Ему казалось, что он положил его в свой чемоданчик. Все лихорадочно принялись искать его.

Варшавянин спустился обратно.

– Они всех уложили на землю и угрожают расстрелять, если ты не выйдешь.

Молчание.

– Пусть жертвой стану я, – сказал наконец Цви. – Я иду. – И он вышел из бункера.

Меир и Наха отказались сдвинуться с места. Хайка решила: ладно, я иду.

Двенадцать человек лежали на земле, вытянув вперед руки. Хайка легла рядом.

– Кто-нибудь еще там остался?

Они послали Гершеля проверить.

– Больше никого нет, – доложил он, вернувшись, Меира и Наху он не выдал.

Нацист спустился на одну ступеньку, поднял чей-то брошенный чемоданчик, открыл его и пошарил внутри. Пистолет. Он достал его и расхохотался.

– Скажете, что и это не ваше?!

Он пошарил еще и извлек фотографию Ализы Цитенфельд.

– Какая глупость оставить фотографию при пистолете, – загоготали немцы.

Ализа запричитала:

– Это не мое, честно!

Хайка кипела от гнева: Ализа могла бы хоть под конец попробовать быть храброй.

Тогда фашист указал прямо на Хайку.

– Может, тогда твое?

Ну, вот судьба и вынесла свой приговор, подумала Хайка. Вопрос решен.

– Что – мое? – переспросила она.

Немец не ответил, просто в ярости саданул по ней два раза кованым сапогом, а потом ударил деревянной жердью. Она лишь один раз вскрикнула в конце.

Лежа на земле, Хайка посмотрела вверх, стараясь вобрать в себя небо, которое, она была уверена, видела в последний раз.

Всем приказали встать. Хайке не разрешили надеть туфли или взять чемоданчик. Ее платье было вываляно в грязи.

Ее поставили в конце колонны и по дороге подгоняли, ударяя в спину прикладами ружей.

– Я прикончу ее прямо здесь, – сказал один из немцев.

– Оставь ее, – отозвался другой. – Не надо ничего делать по собственной инициативе.

Гуськом они прибыли на площадь перед бараками, где стояли солдаты и офицеры.

Ализа рыдала, умоляя пощадить ее.

– Идиотка, заткнись, – прошипела Хайка. – Имей хоть каплю достоинства.

* * *

Гетто почти опустело. Акция продолжалась уже неделю. Солдаты, специально обученные действиям по ликвидации евреев, вытаскивали их из бункеров. Всех загоняли в вагоны для скота – кроме членов юденрата, те ехали в машинах. Люди пытались бежать. Росснер спрятал пятьсот человек, но их всех отловили. Небольшое количество евреев отправили в рабочие лагеря; еще сколько-то оставили в Камёнке очищать квартиры в гетто. Подлежавших депортации держали в бараках, им можно было свободно перемещаться по территории, но группу Сопротивления усадили на землю, не разрешая двигаться, и окружили надзирателями, они чувствовали себя зверями в клетке передвижного цирка.

Хайка наблюдала, как «люди, подобно диким животным, припадают к ведрам с водой». Жажда была невыносимой. У них ведь несколько недель не было нормальной воды – пили дождевую или даже мочу. Хайке было жалко стариков и детей, таких напуганных, таких грязных.

Евреи бывало пытались подкупить немцев, чтобы получить работу, но теперь подкупать было нечем. Группа Хайки добровольно вызвалась работать, но на них никто не обратил внимания. Хайка хотела жить, но как? В чудеса она не верила.

Выдернули ее и Ализу.

Вот оно. Пришло время казни.

– Прощайте, – сказала она и с поднятой головой выступила вперед.

Их препроводили к зданию бывшей милиции – здание было закрытое, никаких свидетелей. Ализу завели внутрь, Хайку оставили ждать у входа. Мимо прошел служащий юденрата, спросил со страхом:

– Ты что здесь делаешь?

– Да ничего, – ответила Хайка. – Меня собираются казнить.

– Как? За что?

– Они кое-что нашли в нашем бункере.

Парень нес блюдо с яблоками. Хайка лениво протянула руку, взяла одно и откусила. Он смотрел на нее, как на сумасшедшую. Может, она и впрямь рехнулась? Не успела она прожевать, как ее повели внутрь. Она швырнула огрызок на землю и мысленно повторила то, что собиралась сказать в последний момент своей жизни: «Убийцы, настанет и для вас день расплаты. Наша кровь будет отомщена. Ваш конец уже близок».

Она хотела выкрикнуть эти слова, войдя в помещение, которое должно было стать местом ее казни, но оно оказалось безлюдным, некому было ее услышать. Она держала себя в руках ради остальных. Хоть никто ей этого не приказывал, молчала.

Ализа лежала в углу комнаты. Окровавленная. Жестоко избитая. Сломленная.

Теперь Хайка поняла, что и ее будут пытать. Вошли нацисты.

Ей приказали лечь на пол. Последовала команда: забить до смерти. Посыпались удары. Били по всему телу. Безжалостно, свирепо. Потом ей наступили на голову. Она старалась не кричать, чтобы показать им «на что способна паршивая еврейка», но крики вырывались сами собой.

– Скажи, чей это пистолет, и мы оставим тебя в покое!

– Я не знаю! Я не виновата. Мама! Мама!

Наконец они прекратили избивать ее и вернулись к Ализе. «Должно быть, я превратилась в бесчувственное животное, – написала впоследствии Хайка, – потому что я никак не прореагировала». Как она