Башня Королевской Дочери - Чез Бренчли

Этого он тоже не сказал вслух, однако все вполне явственно читалось в его поклонах и торопливых движениях.

На площадке у двери стоял ещё один монах, пришедший помочь снести вниз сундуки; он тоже прятал лицо, но Джулианне показалось, что его тощая фигура отлепилась от стены за миг до того, как она вышла. Что ж, пусть попыхтит с грузом, так ему и надо за пренебрежение…

Джулианна в сопровождении Элизанды спустилась по лестнице и пересекла двор, а потом прошла по узкому длинному коридору к конюшенному двору. Там уже ждал, как и было обещано, прецептор, а рядом с ним стоял проклятый паланкин и переминались с ноги на ногу верные носильщики. Вспомнив свою скачку по равнине — в особенности конец этой скачки, — Джулианна искренне порадовалась их присутствию.

— Ваша милость, это так любезно с вашей стороны, ведь у вас должно быть столько дел!

— Никакие дела не помешают мне оказать должного уважения гостям, мадемуазель Джулианна, в особенности когда они столь умны и великодушны, как вы.

Все эти словесные экивоки были для обоих второй натурой. Обмениваясь любезностями с прецептором, девушка из-под вуали разглядывала царившую во дворе суету, торговцев, которые сочли за благо ехать вместе с её отрядом до Элесси, сам отряд, монахов, рыцарей, оруженосцев, лошадей, повозки… В Марассоне при её отъезде царила кутерьма; здесь была та же самая кутерьма, но гораздо лучше организованная, хоть и шумная.

Наконец прощание было окончено. Джулианна в последний раз сделала реверанс прецептору; он в ответ кивнул и помог ей сесть в паланкин. Элизанда влезла следом. Чуть присев перед прецептором, она задёрнула за собой занавеси.

Вокруг было очень шумно, мимо паланкина то и дело проходили люди и лошади, направлявшиеся к воротам. Внезапно над шумом толпы Джулианна услышала разъярённый голос д'Эскриве.

— Маррон! Где ты там прохлаждаешься!

— Сьер, — послышалось в молчании, которое всегда воцаряется вокруг очень разозлённого человека, — один из братьев попросил меня помочь отнести сундуки госпожи…

— Да ну? А я тебе не говорил, нет, не приказывал поберечь руку? Или ты столь же глуп, сколь усерден?..

Конец перебранки потонул в топоте копыт. Похоже, Маррону на роду написано попадать в неприятности. Должно быть, монахи поймали его, когда он проходил мимо, а юноша ещё не привык к своей роли оруженосца и не умел вежливо отказаться, сославшись на больную руку. Ладно, научится. Едкий язык д'Эскриве любого научит.

Паланкин качнулся и поднялся; Джулианна откинулась на подушках, порадовавшись про себя, что двое её знакомцев оказались в одном отряде с нею. Рыцарь очаровывал её своей бывалостью, а мальчик — невинностью; ей нравилось общество обоих.

Тут она вспомнила, что наслаждаться этим обществом придётся недолго, и наверняка принялась бы волноваться, но тут Элизанда достала из-под себя флягу, откупорила, понюхала, фыркнула и внезапно засияла.

— Не может быть…

— Может! Прощальный дар от прецептора, который будет очень сильно скучать по нам. Ладно, это действительно мило с его стороны.

Скорее всего это было обычной практикой — Джулианна и сама делала подарки отъезжающим гостям. Но на этот раз подарок её порадовал.

— Мадемуазель, — как можно более куртуазно и подобострастно осведомилась Элизанда, — могу ли я налить вам глоточек этого напитка, известного здесь под названием «монашьего вина»?

— А кубки есть?

— Вот, два.

— Тогда налей, будь добра. Выпьешь со мной?

— С превеликим удовольствием, госпожа, если будет на то ваше милостивое соизволение.

Занавески скрывали пропасть, а джерет несколько притупил чувство страха в душе Джулианны. Паланкин покачивался и кренился; девушки изо всех сил старались держать кубки ровно, чтобы не пролить ни капли плескавшегося в них драгоценного вина. Колыхавшиеся занавески изредка открывали пропасть, и Джулианна понимала, сколь немногое отделяет её от падения в бездну. Ни веселье Элизанды, ни горько-сладкий вкус джерета не могли избавить Джулианну от страха — отброшенный на миг, он тут же возвращался и завладевал ею полностью.

Ещё прежде, чем они достигли равнины, Элизанда обняла Джулианну за плечи — крепче, чем обычные дружеские объятия, — и спросила:

— Джулианна, ну чего ты так боишься?

— Боюсь? Ничего я не боюсь, не говори глупостей. Вообще не понимаю, о чём ты…

— Ну да, конечно, так всё-таки — чего же?

Вздох.

— Налей мне ещё джерета, и я тебе скажу.

— Вначале допей то, что у тебя в кубке, а то у тебя руки трясутся. Нечего проливать такую драгоценность, даже если не можешь оценить её изысканность.

На самом деле Джулианна вполне могла оценить изысканный вкус напитка; более того, его очарование заставляло полностью сосредоточиться на простом акте глотания, странном ощущении, в котором растворяешься на то бесконечное мгновение, когда коснувшаяся языка горечь медленно сменяется тающим сладким привкусом в горле, и забываешь обо всём, кроме этого причудливого вкуса. Да, напиток действительно был изысканным, если уж мог заставить её позабыть обо всём — о себе, об отце, об этом дурацком спуске…

Джулианна покорно сделала глоток и почувствовала, как горячая зелёная с золотом струя устремилась в её желудок. Элизанда подлила подруге ещё капельку, но Джулианна только заглянула в кровавую темноту кубка, где цвет травяной настойки полностью растворился в багровом ягодном соке.

— Однажды я упала с крыши, — кратко пояснила она в ответ на вопросительный взгляд Элизанды. — С тех пор я боюсь высоты и обрывов. Как бы ни была надёжна опора.

Элизанда рассмеялась.

— С таким талантом рассказчика, Джулианна, тебе нечего делать у шарайцев.

— Я не люблю говорить об этом, — отрезала девушка. Она не могла без дрожи вспомнить своё падение в темноту, совершенно беззвучное — она закусила язык, чтобы не кричать, — и хоровод звёзд над головой, звёзд, каждой из которых хотелось увидеть её падение.

После того раза она никогда больше не поднималась на высокие башни, избрав своей участью крытые галереи. Она стала жителем тёмных закоулков и подвалов, навсегда отвернувшись от солнца и ветра, царивших над крышами и высокими стенами. Об этом она, впрочем, не любила думать в особенности.

Элизанда вздохнула.

— Нет, ты всё-таки поезжай к шарайцам, Джулианна. Там не будет ни башен, ни высоких крыш — там вообще нет высоких зданий, разве только в Рабате. Ты туда съездишь, но забираться высоко тебя никто не заставит — разве что по внутренним лестницам. Тебе останется только держаться подальше от окон. А если ты не научишься чувствовать себя уютно на высоте, быть может, тебя обучат пользоваться речью, рассказывать истории, не важно, свои или чужие. Тогда я спрошу тебя, что ты делала на крыше, кто был с тобой, кто за тобой гнался или за кем ты гналась.