Сын ведьмы - Симона Вилар

Добрыня догадался: поток воды из озера был перегорожен навалами размокшей глины, оставшейся после падения в воду тех стражей, что погнались за Савой и Даа. Еще немало их свалилось в озеро после ухода кромешника. Ибо, как только его не стало, глиняные сразу перестали двигаться, постепенно оседали, валились сырыми глыбами в воду, образуя нечто вроде плотины.

– Выходит, в пещере остановилась работа этих мастеров? – сообразил Добрыня. И усмехнулся: – Кощея это не порадует.

Но особого дела посаднику до этих чакли сейчас не было. По крайней мере, он не станет возвращаться и вызнавать, что там и как. Сейчас им всем надо немного отдохнуть и двигаться дальше. Ибо иначе они уже не выберутся.

Все это надо бы обмозговать. Как они, без оружия, смогут идти дальше? Где искать этот заветный меч-кладенец? Добрыня по привычке хотел взять травинку или веточку, чтобы пожевать, как поступал, когда погружался в размышления, но только махнул рукой. Здесь все другое. Надо отвыкать от прежних повадок.

Как отвыкать? Прожил всю жизнь, а теперь надо меняться? Добрыня не хотел этого. Он, как и все мужи от сотворения мира, верил в свою силу. Ведь даже последний побирушка, как бы ни побила его судьба, уверен, что он особенный, вот только немного поднапряжется – и о-го-го! Добрыня же чувствовал в себе уверенность и силу еще и потому, что многого добился на жизненном пути. Но сейчас он чувствовал только растерянность. Все вокруг было непривычным, и это злило его. Отсюда и осознание, что без матери он здесь мало чего добьется. Стыд-то какой! Словно дитя…

– Давай-ка ты расскажешь о том, что может ожидать нас в пещере, – попросил Добрыня.

Он смотрел на нее из-под обода блестящего шлема, потом подсел, коснулся ее плеча. И вздрогнул – такая она была холодная.

– Замерзла никак?

В подземелье вообще было не так уж холодно, однако ведьма словно сама холодом исходила – даже камень, на котором сидела, инеем покрылся. И, видя недоуменный взгляд Добрыни, Малфрида лишь печально усмехнулась.

– Пустое. Со мной часто такое после колдовства. Ну, как у обычных людей пот выступает, так от чародеев исходит холод после волшебных усилий.

Добрыня вспомнил: еще в детстве, когда мать возвращалась после долгих отлучек, от нее веяло таким холодом, что даже на кладке бревенчатой стены появлялся светлый налет изморози. Но привычному к чародейству матери Добрыне это казалось обыденным. И вот теперь…

– Силе тоже порой надо получить откат, чтобы потом снова вернуться, – пояснила она. – Изморозь – это усталость после чар.

И отодвинулась от Добрыни. Казалось, что не хочет ни говорить, ни общаться с ним. Но он не оставлял ее в покое.

– Ты многое знаешь о чародействе, понимаешь, что тут происходит, тебе немало ведомо. Я же здесь будто в потемках. Вот уж действительно в потемках! – хмыкнул он, но особо веселиться не получалось. – Поведай же мне, что нас ждет… что еще может ожидать.

Его слова начали злить ведьму. Она посмотрела на него сквозь космы волос, и он увидел желтый отблеск в ее глазах.

– Думаешь, я так часто в гости к Бессмертному шастала, чтобы все узнать и теперь поделиться? Так будь покоен, мне тут тоже все впервой. Но одно могу сказать: только оказавшись тут, я поняла, как глупо поступила, послушав тебя. Ты о каком-то мороке насланном тревожился, о том, что целый край пропадет… А еще уверял, что, дескать, сможешь освободить меня от власти Кощея. Но это всего лишь слова человека, привыкшего убеждать других. В этом ты мастер. Надеюсь, что теперь, уже за Кромкой, ты уразумеешь – тут все другое, отличное от знакомого тебе. Знакомого мне. Тут немало такого, что я и представить себе не могла!

– Как не могла представить, что встретишь тут этого Мокея? Скажи, что значат твои слова о том, что я на него похож? Еще про сына ты что-то…

Добрыня чуть отшатнулся, когда она вдруг подскочила и ее ледяные пальцы впились ему в плечи.

– Что еще ты услышал? Тебя ведь в тот миг окружили, не до того было, чтобы прислушиваться!..

Но, возможно, это ее неожиданное волнение, почти отчаяние, и навело Добрыню на догадку.

– Нет!.. – только и выдохнул он. Его лицо за стрелкой наносника как-то странно задергалось, словно посадник был не в силах сдержать внутреннюю бурю. – О ясный свет! Ведь я столько лет гадал, кто же мой отец, в кого я пошел… А выходит, что кромешник – мой родитель?

– Он тогда не был кромешником, – всхлипнула Малфрида. – Он был древлянином, был ладным молодцем… Но я не любила его. И за это он меня люто возненавидел. А знаешь, как рождаются дети, когда женщина не любит? Ты дитя ненависти, Добрыня.

Она ссутулилась, закрыла лицо руками. И поведала… О том, как жила в лесном древлянском селище, как приходил к ней добрый молодец Мокей, как они стали приятелями, болтали, охотились вместе, как он тянулся к ней… Но Малфрида ничего к нему не испытывала. Мокей казался ей слишком простым и неинтересным. Ее ведь князья любили, ради нее волхвы со своего пути сходили!.. А этот… Просто Мокей Вдовий сын. Однако простым он все же не был. Он был полон неуверенности и злобы. Поэтому, будучи отвергнутым, принялся ей мстить.

Она рассказывала долго. В подземной тиши, где почти неслышно плескалась вода и шуршали в бездонных провалах какие-то тени, ее слова о прошлом могли казаться незначительными. Однако для Добрыни они не были таковыми, ибо то, о чем чародейка поведала ему, пронзало насквозь. Травля его матери, унижение, издевательства… Она тогда такое испытала, что позже и сама не могла понять, от кого понесла сына. Потому и не любила Добрыню так долго, не ведая, чей он, считая его плодом жестокости и надругательства. И только недавно, вглядевшись в облик Добрыни, поняла, на кого он похож. Очень похож.

– Да не похож я на него! – рассердился посадник. – И пусть я сделал в жизни много зла, много крови пролил, но с бабами я не воевал. Подумать только – сделать врагом женщину… Я вон даже мстившую мне Рогнеду врагом не считал. Если бы считал… избавился бы давно. А теперь, узнав про свое прошлое… Видать, не зря я сюда явился. Значит, пришло мое время за тебя помститься, Малфрида! Убью этого Мокея, не помилую.

– Но он же тебя пощадил, – негромко заметила чародейка.

– Выходит, себе на беду пощадил. Батяня хренов! Ох, Малфрида-чародейка, как мне больно! Так больно…

Он поник, качал головой, стонал. А она села рядом, холодная, но уже оттаивающая, гладила его по поникшему плечу в кольчуге.

– Тебе не Мокея убивать надо, а Кощея победить. Победишь Кощея – все его темное царство сгинет. И Мокей в том числе.

– Значит, мы опять вернулись к тому, с чего начали! – Добрыня поднял голову. – Мне нужен меч-кладенец! Что мне до шлема отражающего и доспеха этого сияющего, если руки мои, считай, пусты. Как мне убить этой булавой деревянной того, кто бессмертным слывет? Спускаясь сюда, я надеялся, что, как и ранее, ты мне поможешь найти заветный клинок. Ведь прежде у нас все ладно получалось: и доспех добыли, и шлем вытянуть удалось. Но теперь… Укажешь, где меч? – спросил он ее с надеждой.