Сын ведьмы - Симона Вилар

– А ведь обещал же, что если приду, то силу получу такую, что все мои прежние умения детским лепетом покажутся. На самом же деле лишь посмеялся…

– Но ты так и не пришла к нему, – со сталью в голосе произнес Добрыня.

Что он имел в виду, Малфрида не поняла. Взглянула на сына почти гневно:

– Я сделала все, что могла, а ты еще и недоволен? Сокол мой ясный огорчен, что Забавушку ему не вернули? Так вот что скажу: начинай понемногу на себя рассчитывать, а не только за маменькин рукав цепляйся!

Она так разозлилась, что даже силы вспыхнули. А сделать ей еще столько надо было… Сперва мальчишку Даа оживить – он еще может пригодиться, – а потом она… Но сперва Даа.

Добрыня молчал, чувствуя, как горит от отчаяния душа. Он, воин и посадник, глава края и советник князя, прославленный воевода и правитель умелый, здесь ничего не мог. Ничего! Он слаб в этом мире. Ну уж если так… то он примет правила этого мира!

Малфрида раскладывала свои флаконы с живой и мертвой водой, готовясь вернуть к жизни шамана, когда ее отвлек громкий голос Савы:

– Посадник, побойся Бога! Что ты делаешь?

Добрыня уже рывком сорвал с себя бечевку, на которой висел освященный Савой крестик, и швырнул его в сторону.

– Силу, говоришь, Бессмертный тебе обещал? – почти рыкнул он. – Но силу он и мне обещал! Если приду… И вот он я! Слышишь, хозяин Кромки? Я пришел!

Он замер на миг. Ибо словно оглох от громкого хохота в своей голове, даже уши зажал от этого переходящего в лютый грохот смеха. И только когда довольный смех стал удаляться, смог поднять голову. Стоял, прислушиваясь, ощущая, как все его чувства обострились, будто весь этот темный мир протекал через него, наполняя чем-то новым, доселе неизведанным. Это была такая сила… и такая ярость… Но он сможет этим управлять!

Резко шагнул вперед и с размаху ударил сжатыми кулаками по ледяной глыбе, в которой томилась Забава.

Треск был оглушающий. Полетели куски льда. Малфрида и Сава отпрянули, схватившись за руки от неожиданности и страха. Сава прикрывал собой чародейку, увлекая подальше от проносящихся острых обломков. А Добрыня крошил и крошил глыбу, острые льдинки отлетали от его шлема, сыпались по плечам. И наконец ледяной кристалл начал раскалываться, развалился…

Забава выпала из него подрезанным цветком, но Добрыня успел подставить руки и поймал ее. Она была неподвижной, но широко открытые, словно подернутые ледяной корочкой глаза вдруг потекли растаявшей влагой… или слезой. Длинные ресницы опустились, задрожали, все еще блестя льдом, и она вздохнула, пока еще слабо, губы ее открылись, втягивая воздух, по горлу прокатился комочек.

– Дыши, Забавушка моя, дыши, любимая!

Он согревал ее своим теплом, обнимал, баюкал, как дитя. И постепенно она стала оттаивать, зашевелилась, стала соображать. И улыбнулась своему спасителю:

– Добрян мой милый!.. Что же ты так долго не приходил? Я так ждала тебя, так надеялась! Вся моя надежда была на тебя, мой витязь, мой боян!

Она еще словно была в навьем лесу, звала его бояном. А он обнимал ее, покрывал поцелуями, растирал ее озябшие плечи, руки.

– Сава, подай накидку. Она мокрая вся, холодная, надо ее согреть.

И к Забаве:

– Я пришел, как только смог, любушка моя! Как только сумел разыскать тебя…

Кутал ее в накидку, казался даже счастливым, только порой как-то странно потряхивал головой, как будто стараясь избавиться от страшного гула, от зова, который отвлекал от девушки.

А она вдруг напряглась, выгнулась, стала вырываться.

– Отпусти меня! Не прикасайся! Я в скверне вся!.. Он такое со мной делал… Он мертвый и так меня… Ох, лучше умереть после такого… Не прикасайся ко мне!

Но Добрыня удержал ее, говорил мягко:

– Тише, милая, тише. Я сильнее всех твоих страхов и бед. Я огражу тебя от всего своей любовью. Ну же, хорошая моя, самая лучшая. Слышишь, Забава, что бы ни было с тобой, для меня ты все равно как солнце ясное. Ибо лишь тебя выбрало сердце мое!..

От таких слов она постепенно затихла. Выбраться бы с ней на солнце, согреть, напомнить о ясном мире. Да и Саве не мешало бы очистить ее молитвой. Ничто так не утешает, как молитва…

Но почему-то мысль о стоявшем и смотревшем на них со стороны Саве вызвала у Добрыни раздражение. Ишь подсел, холодные руки ее согревает дыханием. И Забава узнала его, провела ладошкой по светлым спутанным волосам парня.

А еще Добрыне становилось трудно держать девушку. Его как будто что-то тянуло от нее, заставляло подняться, влекло куда-то, точно некий плотный поток давил на него и разворачивал к дальнему концу пещеры. Ибо теперь и он знал, куда надо идти. И Добрыня не только обнимал Забаву – он словно цеплялся за нее. Ведь пока он сжимает ее в объятиях, она удерживает его тут, как удерживает и радость, что любимая с ним.

– Мне больно! – в какой-то миг забилась в его руках Забава. – Ты задавишь меня… Отпусти…

– Сава, возьми ее у меня!.. – почти прорычал сквозь сжатые зубы Добрыня.

Парню пришлось приложить усилие, чтобы разомкнуть руки посадника.

– Что с тобой, Добрыня? На тебе лица нет… Ты сейчас…

Сава резко умолк, когда к нему повернулся сын ведьмы. Ибо карие глаза посадника сейчас стали красновато-розовыми, как мясо, и казалось, что у него вообще нет глаз. Только зрачок еще оставался темным, мелким, как от булавочного укола.

– Он приказывает мне! Я сейчас пойду…

– Сава, разыщи его крест! – крикнула Малфрида. – Может, это его скроет…

Она не договорила, склонилась над Даа, закрывая его рану и поливая голубоватой мерцающей мертвой водой. Шептала наговоры… но как-то прерывисто шептала, то и дело отвлекалась. Вон Сава, оставив эту девку, кинулся в темноту, пытается подсветить себе факелом. Вон Добрыня сделал как будто против воли шаг в темноту, еще шаг…

– Стой, сын! – крикнула ведьма и, оставив Даа, кинулась следом. Направила руки в сторону Добрыни, растопырила пальцы и снова сжала, словно пытаясь удержать его за какие-то невидимые нити. И получилось же! Добрыня замер, повернулся. Ей страшно было смотреть на его напряженное, потемневшее лицо и жуткие алые глаза, которые, казалось, кровоточили.

– Иди сюда, сын. Ко мне!

И он пошел. Но почему-то миновал ее, кинулся в сторону. И опять послышался грохот, полетели куски разбиваемого льда.

Теперь, награжденный новой невероятной силой, Добрыня освобождал остальных пленников, крушил застывшие глыбы, выворачивал их из стены, разрушая колдовство Кощея. А тот лютовал. Теперь и Малфрида слышала его гневные выкрики, рычание, доносившееся из мрака:

– Я дал тебе силу, а ты против моей воли пошел!..

Но Добрыне было плевать на его злость. Орудуя кулаком, как кувалдой, он раскрошил очередной кусок льда, и тот вывалился из стены, образовав за собой темный провал. В крошке льда пошевелился кто-то, но рассмотреть кто, было некогда. Ибо сын ведьмы уже разбивал ледяные оковы следующего пленника. Еще один выпал из образовавшейся трещины, тот, что со щитом, и стало слышно, как металлическая окантовка щита звякнула в ледяном крошеве. Добрыня спешил к следующему. Сколько их еще было… Да и мешало Добрыне что-то… Малфрида видела, как белесые вихри, налетевшие на него, стали окружать, оплетать, тянуть куда-то. Но он лишь отмахивался, шагал дальше. И снова трещал раскалывающийся лед.